Повесть одной жизни

Зал на две трети опустел. Штатский обратился к нам:

— Сейчас вы все спокойно выйдете и проследуете в приготовленную машину. Поедем в участок, выясним некоторые моменты. Всем ясно?

— Ясно, — ответили ему.

Начиная от крыльца и до самой калитки мы шли между стоящими справа и слева милиционерами. У обочины нас дожидался грузовик с откинутым бортом, несколько поодаль стоял пазик, в котором приехали сотрудники милиции.

Я растерялась. Нет, мне не было страшно, просто очень не хотелось пугать девочек, крепко державших меня за обе руки.

— Извините, — вежливо обратилась я к одному из стражей порядка, — я не могу сейчас ехать, меня дома ждет больной ребенок.

— А ты не думала о ребенке, когда сюда шла? — огрызнулся он, подталкивая меня к борту, — полезай!

Девочки еще крепче вцепились в мои ладони, но крика не поднимали. Тогда он просто вырвал их у меня из рук и оттащил в сторону. Вот тут-то Наташа уже завопила, но Анюта продолжала молчать, насупив брови и пытаясь вырваться.

Я смотрела на все это уже из кузова грузовика. Кто-то из наших женщин подбежал и взял девочек на руки. «Мама скоро приедет», — слышала я чей-то успокаивающий голос, а сама усиленно улыбалась, махая рукой. Так я думала показать им, что ничего страшного не случилось.

Заработал мотор, и машина тронулась. Кто-то усадил меня на лавку у борта. Все мы были одеты в светлые нарядные платья, ребята — в белые рубашки и отглаженные брюки. Нас везли через весь город, и люди с удивлением оборачивались вслед. В дороге обнаружилось, что вместе с нами, несознательной советской молодежью, едет маленькая шустрая старушка Чубарова, которая умудрилась самостоятельно просочиться в кузов и теперь не спускала глаз с любимой младшей дочери Марфуши.

Дальше была какая-то полная ерунда. Нас привезли в участок, но видимо, совершенно не знали, зачем.

— Как вам не стыдно! — обратился к нам с речью штатский. — Бездельники, сидите, святые песни распеваете! Вот наши дети — отстоят смену на заводе, а потом еще надевают на руки повязки дружинников и идут в город следить за порядком!

Откуда-то высунула голову остроносенькая Чубарова и пропищала:

— Позвольте сказать, уважаемый начальник! Если бы и ваши дети, и все другие были такие, как эти, то в дружинниках просто не было бы нужды!

— Эта еще откуда взялась? — возмутился выступающий. — Сейчас мы всех вас сфотографируем и поместим ваши портреты в газетах, чтобы весь город знал, что вы за птицы!

Прошло несколько часов. Никто нас не фотографировал, никто больше с нами не разговаривал, мы просто сидели в участке. Когда перевалило за полночь, я стала думать о Ростике, о том, что он, наверное, переживает, где я и что со мной. От этого стало грустно.

Нас отпустили глубокой ночью. Было уже очень зябко, транспорт не ходил, денег на такси ни у кого не было. Мы торопливо шли по ночным улицам, держась вместе. Я куталась в чей-то пиджак и очень сожалела о том, что надела в этот вечер новые босоножки на не очень устойчивом остром каблучке.

Часа через полтора вместе с двумя жившими неподалеку друзьями я оказалась у калитки своего дома. В окне горел свет. Ростислав вышел на крыльцо, как только скрипнула дверь.

— Замерзла, бедная, — сказал он, прижимая меня к себе, — мне все рассказали. Не волнуйся, девочки уже спят. Что там происходило?

— Ничего интересного, — махнула я рукой, — ноги болят страшно.

В доме было тепло и тихо. Девочки лежали перед нами в своих кроватках, и мы, обнявшись, смотрели на них.

— Я молился о тебе, — прошептал он.

— Я тоже, — ответила я, снова чувствуя себя счастливой.

Часть третья ВЗГЛЯД В НЕБО

Так получилось, что за двадцать восемь лет своей жизни я никогда не жила в России, хотя семья Никешиных, откуда происходила моя мама, переехала на Украину из самой что ни на есть русской стороны, где шумят дремучие и древние Брянские леса. Любимый отец мой, Григорий Крючков, тоже был русским, как и отец Ростислава, уроженец русского севера. Так что, пожалуй, не было ничего странного в том, что однажды вместе с детьми, коробками и чемоданами мы оказались на перроне железнодорожного вокзала в Туле.

Такси, расплескивая лужи, помчало нас по городу. Я смотрела в окно «с любопытством иностранки», удивляясь, как много здесь деревянных построек, даже на центральных улицах. Переехали мост над какой-то узкой мутной рекой, мелькнула ограда парка, похожего на густой березовый лес, и пошли одноэтажные бревенчатые домики, маленькие, с маленькими окошками, с дощатыми заборами и лавочками у калиток. В самой гуще таких вот домиков такси, наконец, остановилось. Октябрьский поселок, наше новое место жительства.

— Это что, дом с мезонином? — воскликнула я, глядя на симпатичное деревянное строение с выступающей вперед наподобие балкона мансардной частью. Какой красивый дом! И как не похож на остальные! Неужели мы будем здесь жить? Купил для нас это чудо отец Николай совсем дешево у одного оружейника по фамилии Мишин. Мишин очень гордился созданным им теремом и объяснял, что вкус — это врожденное.

— У меня и дом, и баба всех красивше! — говорил он.