«Повесть временных лет» как исторический источник

Сравнение этих текстов приводит к заключению, во-первых, что рассказ о битве на Альте, представленный в ПВЛ, существовал, по-видимому, еще до окончательной выработки «Сказания…» о Борисе и Глебе в том виде, как оно представлено в Успенском сборнике, и, во-вторых, об использовании уже сложившегося «Сказания…» в процессе переработки ряда статей ПВЛ (начиная со ст. 6498 г., рассказывающей о Ярополке и дополненной известием о матери Святополка), бросающих тень на происхождение Святополка и раскрывающих предопределенность его будущих злодеяний. Однако, что здесь можно считать отражением действительности, а что — тенденциозным домыслом сочинителя?

Первой фигурой, представляющей безусловной интерес для исследователя, в этой ситуации оказывается сам Святополк. Сведения о его матери, расстриженной Святославом инокини-гречанке, которую тот дал в жены Ярополку, и о том, что она стала наложницей Владимира, от которого родила Святополка, известен исключительно из «Сказания…». Однако и в этом случае выражение «Володимиръ же залеже жену братьню грекиню, и бе не праздна, от нея роди (т.е. Владимир „роди“) Святополка», снимает всякие сомнения в отцовстве Владимира. Что же касается наименования Святополка «плодом греха», то и этому есть объяснение в тексте: «понеже была бе мати его черницею, а второе, Володимиръ залеже ю не по браку», отсюда и наименование Святополка «плодом греха, от которого ничего доброго быть не может». Эти сведения текстуально приняты ПВЛ, а потому не могут быть проверены, точно так же, как постулируемая «нелюбовь» Владимира к Святополку. Такая генеалогия Святополка никак не объясняет его имени, характерного для западных славян и чуждого славянам восточным и южным, почему В.Д. Королюк прямо считал его сыном Владимира от какой-то «чехини»[566]. Можно утверждать, что автор «Сказания…» ничего не знал о Святополке с достоверностью, однако считал его старшим сыном Владимира (кстати сказать, как Ярослав и остальные его братья), имеющим преимущественное право на киевский престол, т.е. в соответствии с порядком распределения княжений во второй половине XI в. Последним, скорее всего, объясняется разночтение между «Сказанием…», в котором удел Святополка указан в Пинске[567], и ПВЛ, определяющей родовым владением Святополка и его потомков Туров [Ип., 105], что соответствует ситуации 80–90‑х гг. XI в. в отношении Святополка Изяславича. Местонахождение Святополка в Турове и женитьба его, единственного из сыновей Владимира, на дочери соседнего короля, о чем прямо пишет Титмар из Мерзебурга, объясняя этим и последующее развитие событий, заставляют видеть в Святополке не только старшего сына, но и предполагаемого наследника киевского престола. Однако вскоре после своей женитьбы Святополк оказался вместе с женой в темнице, где находился в момент смерти Владимира 15 июля 1015 г., причем освободиться из темницы он сумел только «впоследствии», после чего бежал к тестю, оставив там свою жену, которую Болеслав потом обменивал на «жену, мачеху и сестер Ярослава»[568].

Факт этот чрезвычайно важен, поскольку оказывается, что Святополк просто не имел возможности принять участие в событиях, имевших место после смерти Владимира, до того момента, когда в результате поражения Ярослава на Волыни в 1018 г. Болеслав вернул его снова в Киев[569], о чем сообщает ПВЛ [Ип., 130–131] в новелле, зеркально повторяющей новеллу о битве при Любече и несущей отпечаток событий 1069 г.[570], и умалчивает «Сказание…».

Поскольку новелла, рассказывающая о заключительной битве на Альте, как считает большинство исследователей, является благочестивым вымыслом, о чем подробно пишет М.Х. Алешковский[571], а ситуация, при которой Ярослав смог возвратить себе Киев, никак не раскрывается ни ПВЛ, ни «Сказанием…», в распоряжении исследователя, желающего выяснить дальнейшую судьбу Святополка, остается только описание его бегства «с Альты» сначала «к Берестию», а затем «в пустыню межи чяхы и ляхы», где он окончил свои дни от какой-то открывшейся раны. Однако столь красочное описание казни, воспринятой от Бога Святополком, при ближайшем рассмотрении оказывается не отражением исторического факта, как показал еще А.А. Шахматов, а всего только заимствованием из хроники Георгия Амартола, рассказывающего о казни Ирода, который «нелепо и хŷлно житье си испровьрже, егоже по правде яко неправеднаго, сŷду пришедшю по отшествии сего света прияша мŷкы оканьнаго, показавше яве образъ, абье приять сего отъ Бога послана рана пагŷбная въ смерть немилостивно въгна»[572].