Повести

В сенцах что-то стукнуло, там, возле двери, кто-то возился, отаптывал с валенок снег. Взялся за скобу. Егор и Степан схватили винтовки. Прицелились, замерли. Дыхание у них перебило. Они сидели молча, напряженно глядели на дверь. В сенцах еще повозились, и дверь отворилась. Сначала в помещение просунулся фонарь, а потом боком вошел человек. Он остановился и недоуменно смотрел на направленные ему в грудь винтовочные стволы, на угрюмые, бородатые лица, настороженные глаза. Он не испугался, долго рассматривал их, держа на весу фонарь, потом как-то уж очень спокойно и по-деловому глянул в угол, взял с полка пустое ведро и вышел. И когда выходил, долго перетаскивал через порожек ногу, Егор и Степан увидели под штаниной протез. Другая нога была в валенке.

За дверью неторопливо проскрипели шаги, и стало тихо. Егор и Степан, сжавшись, притаившись, как кошки, готовые к прыжку, еще некоторое время сидели молча в темноте и смотрели на дверь. Потом они разом, не договариваясь, выскочили из баньки и побежали. Бежали прочь, в поле бежали, не оглядываясь, и хоть знали, что за ними не будет сейчас погони, но было им страшно. Вот так же, наверное, с таким же непреодолимым ужасом убегает рысь от безоружного человека, если этот человек взглянул ей в глаза.

Остановились уже в лесу. Отдышались.

— Гад! Может, его пристрелить надо было? — сказал Егор. По по интонации голоса, по тому, как он сказал это, ясно было, что Егор не мог, не решился бы пристрелить. Он бежал от человека.

— Инвалид, — сказал Степан.

— Инвалид, — повторил Егор. И этим они сказали многое, и оба подумали: хорошо, что темно и не видят друг друга.

Они пошли.

Теперь они брели еще более усталые, чем прежде. Егор не просто матерился, падяя в ямы или спотыкаясь о пни, а вроде бы хватал зубами кого-то во тьме.

— Пожрать бы, — сказал Егор, и Степан понял, что сейчас они должны будут сделать все, и все сделают, лишь бы достать еды. Теперь они пойдут на все.

Теперь и ему, Степану, безразлично все, не жалко себя, не жалко людей, никого. Он все может. Он бездомный, безразличный, как зверь, он понимает теперь только голод и страх. Голод. И это гонит его вперед. Он знает, что надо достать где-то хлеба, мяса, набить желудок — ждать. Ждать неизвестно чего, но в этом логове, именно в нем, непроветриваемом, грязном, сыром, — ждать! Ждать и ждать. Ждать! Смотреть на дверь, слушать и притаиваться, и ощериваться, и прижиматься спиной к стене. И сейчас они добудут еду, убьют теленка или барана, положат на плечи остывающее, пахнущее кровью мясо и понесут его. Теперь им все безразлично.

Так он шел разбойничьим шагом, и в теле у него появлялась новая звериная сила и звериная злоба.

Они опять вышли в поле, одежда, отогревшаяся в теплой бане, обледенела. И вдалеке, за пургой, увидели огонек. Светилось где-то окошко. Пошли к нему. Шли крадучись, глядя вперед, в эту светлую точку, озлобленно и настороженно цепляясь за нее глазами.

Подошли к избе. Егор сделал Степану знак рукой, чтобы Степан ждал, а сам подкрался к окошку, заглянул.

— Что там? — подойдя и привстав на завалинку, шепотом спросил Степан.

В избе молодая женщина в одной нижней рубашке сидела напротив лампы и кормила грудью ребенка.

И вдруг из-за угла избы тявкнула собачонка. Она выскочила и бросилась к Егору, залилась громким лаем. Егор, замахнувшись на собачонку, отшатнулся к изгороди. И сразу же в другом дворе загумкала собака, ей отозвалась еще одна. И по всей деревне залаяли собаки.

Егор и Степан шли вокруг огородов, огибая деревню, а собаки лаяли на них.

И опять Егор со Степаном шли лесом и снова полем. Так они кружили по окрестности, а ночь уже подступала к рассвету.

Они вошли в деревню и постучали в дверь крайней избы.

— Кто здесь? — заспанным голосом, выходя в сени, спросила женщина.

— Свои, — надавив на дверь и пригнувшись, тихо сказал Егор.

— Кто «свои»?

— Что, не узнаешь? — сказал он так же спокойно и тихо.

Женщина подождала, помедлила, очевидно пытаясь припомнить, кто же это, и отворила. Она ойкнула, но Егор уже прошел в избу.

— Тихо, тетка, — Степан закрыл дверь.

— Чего надо-то? — испуганно глядя на винтовку, спросила женщина.

— Кто это, мам? — высунулся с печи белобрысый подросток. Он глянул, прищурясь, и вмиг вся сонливость исчезла, он сел и, спустив с печи ноги, хмуро уставился на вошедших.

— Собери-ка поесть, — приказал Егор женщине. — Да побыстрее. Не рассматривай, нечего смотреть.

Женщина сразу засуетилась возле буфета, все еще быстро и боязливо посматривая то на Степана, то на Егора.

— А вы кто такие? — строгим сердитым баском спросил подросток.

— Не твое дело!

— А что вы врываетесь?

— Заткнись давай!

Из-за плеча подростка выглянула девочка, маленькое курносенькое личико, растрепанные волосенки. Испуганно прижалась к брату.

— Деньги есть? — спросил Егор.

— Никаких денег у нас нет, — ответил подросток.

— Да какие же у нас деньги, — плаксивым голосом сказала женщина. — Одна работаю, а вон двое на шее.

— Сколько есть, все давай.

— Нет у нас, — повторил подросток.

Но Егор уже шарил по мелким ящикам буфета.

— В сундуке, наверное?