Повести

На Гран-Канарии цветы растут всюду. На земле, кустах, деревьях. Тянутся снизу, свешиваются сверху, лезут вбок из щелей отвесного камня. От сочных, мясистых, явно на что-то практическое годных лепестков (пища? лекарство? краски?) до лепестков бесплотных, как крыло мотылька; цветы яркие и блеклые, громадные и еле заметные глазу, аккуратные, точно с флорентийского орнамента, и цветы-неряхи. Есть огромные растения, имеющие вид травы, есть трава, которая при рассмотрении оказывается древесной рощицей. Кактусы в рост человека, в два, в три. В палец, в ноготь, в булавочную головку. Кактусы то как огурцы — совсем без колючек, то колючки сплошные. Пальмы. Тонкие в талии, романтического силуэта, с задумчивым наклоном к воде, и раскормленные, купеческих пропорций — Лас-Пальмас. Вереница лавок, где продавцы понимают по-русски. Мало того, что понимают, так даже немного и говорят. Это, должно быть, следствие частого посещения Канар нашими рыбаками. На нескольких магазинах озадачивающие надписи: «Базар Адеса», «Магазин Москва». В витрине одной лавки лежит кусок картона, на нем написано:

«Руские ребята тут бери товары».

Туристский автобус. Горная дорога. Слоенные террасами склоны, земля в большинстве мест обработана стопроцентно — плантация (поле? огород?) подходит под стену белого домика вплотную; мостики, лесенки, тропинки, каменистые стенки террас кажутся вмонтированными, вставленными на шпеньках, как в детском наборе. Акр земли, говорит экскурсовод, стоит дорого — двадцать западногерманских марок. Мне он мог сказать — двести, четыреста, две тысячи, я все равно пожал бы плечами. Не понимаю. Вернувшись домой, проверял свое ощущение на знакомых. На Канарах, говорю, земля стоит столько-то. Жду реакцию. Реакции нет, никто не понимает, дорого это, дешево. Мы не воспринимаем теперь землю как пособие для личной коммерции. Как это — купить землю? Не понимаем. Земля должна быть государственная, как ее можно купить?

47

— Приказано переселить вас в люкс «Людмила». — У Альфреда Лукича был такой вид, точно он приготовил мне ужасную пакость.

— Это по какому поводу?

— Вам было дано право бесплатно пить в каждом баре судна? Было. Питаться в ресторане? Перезнакомиться со всеми иностранками? А вы? Молчите? Вот за свою умеренность и переезжайте. Кому нужна ваша бледная безупречность? А потом вдруг вам придет в голову о нас плохо написать.

— Ну, хватит же. В чем дело?

Альфред Лукич, не стесняясь, потянулся и зевнул.

— Да просто люкс освободился, — сказал он. — Госпожа Дороти Дуглас час назад улетела в Кельн.

— Делать операцию?

— По всей вероятности.

Значит, их нет больше на судне. Ну что ж, тем лучше.

— Один только вопрос, — сказал Альфред Лукич. — Кто такой Каюров?

— Каюров? А в чем дело?

— Да вот и я пытаюсь это понять. Сегодня, когда выяснилось, что люкс освобождается, мы со старшим пассажирским пошли спросить у капитана, кого, по его мнению, туда надо поселить. Претендентов, надо сказать, было несколько, и по меньшей мере о двоих можно сказать, что еще не очень ясно, как стаффу удастся объяснить им, почему администрация судна предпочла им кого-то другого. Так вот, значит, пришли советоваться. А капитан нас сначала слушал, а потом спрашивает: «А где, в какой каюте у нас Козьмин помещается?» Мы со старшим пассажирским и про то ему, и про это, и про валютную стоимость люкса, и про влиятельность лиц, которые хотели бы… А он нас слушал, слушал и вдруг говорит: «Все правильно. Но этого парня к нам на судно прислал Каюров». Вот я и хочу узнать, кто такой Каюров. Это тот, который в министерстве?

— Да нет, не тот.

— Не тот? Я так и думал, что не тот!

Показалось мне или нет, что в голосе этого циника прозвучала гордость? Но он, конечно, сразу же должен был сыграть на понижение, иначе бы он не был тем, кем он был.

— И как только Анатолий Петрович в капитаны прошел? Поражаюсь! Так кто такой Каюров? И почему он вас прислал?

Я ответил ему, что никакой Каюров здесь ни при чем и я попал на «Грибоедов» совершенно независимо от него.

— Ту версию я уже слышал, — сразу потеряв интерес к моим словам, сказал Лукич. Так же незыблемо, как он верил почему-то Анатолию Петровичу, он не верил больше никому.

— Мне, по правде говоря, очень неплохо и в этой каюте. Если я сбиваю ваши планы, вы можете сказать капитану, что я сам отказался…

— Не валяйте-ка вы дурака, — жестко сказал он. — Я ведь получил приказание.

Люкс-то он, конечно, и был люкс — двухкомнатная комфортабельная квартира, вся в коврах и в темном матовом дереве, но иллюминаторы — прямоугольные метровые окна — выходили на крытую часть прогулочной палубы. Моря видно не было, и по палубе все время туда-сюда шаркали немецкие старухи.

— А моря не видно…

— Да ладно вам ныть. — С людьми облагодетельствованными Лукич не церемонился. — Зачем вам теперь море? Гостей будете принимать.