Повести

…Помню, как-то во время очередного отъезда Юрия Леонидовича Вовка опять жил у нас и мы возвращались из школы. Нам надо было переходить Литейный, и я остановился на углу. Вовка отставал, и у перекрестка я стал ждать его — нам было сказано переходить улицу, взявшись за руки и чтобы один смотрел в одну сторону, другой в другую.

Прошло несколько грузовиков, мягко проехал, позванивая колечками на бугелях, троллейбус, и вдруг в синей «эмке» я увидел Вовкиного отца. Стекло дверцы было опущено, и я ясно и близко увидел его плоскую большую щеку, высокий лоб и чуть прищуренный глаз. Не поворачивая головы, Вовкин отец что-то говорил шоферу. Машина медленно проплыла мимо. Я посмотрел вслед. Но ведь бабушка говорила, что он в Москве, вспомнил я, и Вовка будет жить у нас еще целую неделю. Я оглянулся. Вовка подходил ко мне сзади.

— Твоего отца в какой машине возят? — спросил я. — В черной?

— Ему сейчас другую дали. Синюю. Черная была общая. А эта только его.

Я посмотрел вдоль Литейного. Синей «эмки» уже не было видно за другими машинами. Сказать Вовке? Но если мы сегодня вечером будем гулять подольше, то его отец просто-напросто нас не найдет и Вовка еще на день останется. Двоим нам предоставлялось гораздо больше свободы, чем мне одному. Но Юрий Леонидович даже не позвонил. Тогда я сказал бабушке, что днем его видел.

— Ну как же ты мог его видеть, если его нет в Ленинграде? — сказала она. — Тебе просто показалось.

— Нет, не показалось. Это его новая «эмка».

— Ну уж ты-то об этом больше всех знаешь!

— Да уж простите, мадам, побольше вас!

Если перейти на самый почтительный тон, у нас с ней разрешалось говорить что угодно, — Мария Дмитриевна не обижалась, а смеялась первой. Но на сей раз она даже не улыбнулась.

— А Вова… тоже видел?

— Нет, не видел. Ему надо было сказать?

— Подумай сам. Ты ведь у меня почти взрослый…

И потом, перед самым сном, когда мы оказались с ней одни, она сказала:

— Наверно, Юрий Леонидович был страшно занят… Вероятно, он сразу же снова уехал. Но представляешь, как Вове было бы обидно узнать, что у отца не нашлось для него минуты?

— Значит, не говорить?

— Ты ведь у меня совсем большим становишься, — опять повторила она. — Я думаю, ты сам все поймешь.

Произнося эти слова, она на меня не смотрела.

Когда я вернулся в нашу с Вовкой комнату, он сидел с горящим лицом и замазывал бурой акварельной грязью что-то только что нарисованное.

Насти тогда еще не было. До ее появления оставалось еще целых пять лет.

19

Разбудил меня телефонный звонок.

— Проснулись? Ждем вас на завтрак. — Голос Насти был свеж и ровен. Нет никаких сложностей, говорил этот голос. Решительно никаких. Мне вам легко позвонить, вам ничего не стоит мне ответить. Условились?

— Буду ждать вас у правого входа главного ресторана, — сказала Настя.

При чем здесь ресторан? Да еще после того, что я полночи вертелся.

— Но у меня место в кают-компании…

— Вы завтракаете, обедаете и ужинаете там, где захотите. Получено такое указание. Так что вы решили?

— Чего ты от меня хочешь? — взмолился я.

Голос ее стал близким, тихим, она прикрыла трубку ладонью.

— Да просто… Хочу вас увидеть…

Я услышал ее дыхание.

Сколько мне лет? Пятнадцать? Одиннадцать? Для чего я так мечусь по каюте? Для чего, зверски сжав зубы и оскалившись перед зеркалом, я натираю их еще и вафельным полотенцем? И еще что-то мычу — это должно означать, видимо, пение.

Выйдя на палубу, я заставил себя медленно по ней пройтись. Берега… Какие берега? Берегов не было, затянутое дымкой море шевелилось тихонько, и прохладное безветрие заговорщицки расступалось перед «Грибоедовым». Как и вчера вечером, судно скользило сквозь тишину, но тишина сейчас была совсем иного, бодрящего свойства, от нее можно было ожидать чего угодно — сейчас дымку проткнет розовый луч аварийного прожектора или грянет солнце, и тогда вспыхнут флаги и заиграет медь. Море гнулось гофрами за кормой и тут же норовило снова улечься ровнее, словно чего-то ожидая.

Настя опять была новенькой, но новенькой по-новому, не такой, как вчера. Белый пиджачок на одну пуговку, темно-синяя, почти черная, рубашка. От Насти шла свежесть. Такой загорелой я ее еще не видел. Легкая гимнастика, подумал я. Душ. Я представил себе, как с нее стекает вода.

— Это очень обязательно — так смотреть? — тихо спросила Настя.

Раз просит, я опустил глаза. Ну и каблуки же у нее! Голеностоп ее был просто в критическом разгибе.

— Еще не легче, — смеясь и не двигая губами, процедила Настя. — Вам теперь не нравятся мои ноги?

Раскомандовалась. Опусти глаза, подними глаза. Да что же это я перед ней как манная каша?

— Скажи мне… — сказал я.

— Да нет же, — нетерпеливо ответила она. — Нет!

— Что «нет»?

— Не замужем, не замужем я. Вы ведь еще вчера хотели у меня это спросить?

Ясное дело, хотел. Но от того, что она мне сказала, никакого облегчения я не почувствовал.

Мы стояли с ней у входа в ресторан всего какие-нибудь две минуты, но я чувствовал себя, как камень у берега, который тысячелетиями здесь стоит. И через него туда-сюда катятся волны.