Повести. 1941–1942 годы

Небольшие серые облачка почти неподвижно висят над лощиной… Бризантные, думает Кравцов, представляя, как сверху на головы и спины людей летят раскаленные кусочки металла, от которых уже не спастись ничем…

Время перестает существовать для Коншина. Он стоит за большой елью и не сводит глаз с шергинского взвода. Ему даже невдомек, что надо бы лечь, потому как пули шаркают по лесу, взвывают над головой и отделенные без его команды укладывают людей у кромки леса. Поодаль, тоже за елью, стоит Чураков, он на правом фланге своего, третьего, взвода, а его лейтенант – на левом. Он тоже не спускает взгляда с поля, на котором мечется первый взвод, и, пожалуй, только сейчас в его душу холодной противной струйкой вливается страх.

«Не так все делается, не так», – думает он и сжимает свой тяжелый кулак, стараясь придавить легкую дрожь в пальцах, и ему хочется не быть одному. Он оглядывается, – Пахомыча нет, он со своим отделением левее, а Коншин тут, рядом. Надо к Алехе, решает он, резким движением выбрасывает тело и в несколько прыжков достигает Коншина, хватает его за руку. Тот секундно отрывается от поля, слегка пожимает пальцы Чуракова.

– Иван?

– Я… Вдвоем веселее.

– Да… Лучше.

Конечно, лучше, только ствол дерева не укрывает их двоих, а пули-то рыскают по роще…

От первого взвода тянутся первые раненые – кто бегом, придерживая простреленную руку, кто ковыляет, припадая на раненую ногу. Носилок на роту четыре штуки. С одними санитары, подгоняемые санинструктором, бегут вдогон первому взводу и через некоторое время обратно – тащат тяжелораненого.

– Если потери будут большие, взвод отведут и наступление отменят, – говорит Коншин Чуракову.

– Откуда знаешь? – удивляется тот.

– Слыхал.

– Точно?

– Точно.

– Дела… – протягивает Чураков. – Это ж ни в какие ворота не лезет. – И чувствует, что какая-то постыдная надежда заползает в душу. – Выходит, может, нам и не придется?

– Может. Но как глядеть на это?

– Да… – Чураков разражается длинным ругательством.

Подбегает Кравцов и бухается под ель.

– Чего столбами стоите? Ложись!

И вот они втроем лежат около ели и видят, как из лощины уже на поле выбегает Шергин, падает и, лежа, взмахом руки подтягивает людей. Появляются еще двое, трое, потом еще, еще, рассыпаются цепью и открывают огонь. Их стрельба почти не слышна в грохоте разрывов, треске разрывных пуль, которыми засыпали немцы их расположение, но огоньки из стволов видны.

– Молодец Шергин-то, – протягивает Кравцов, и не поймешь, – одобрение в его словах или боль какая-то.

– Мы пойдем? – не может скрыть дрожи в голосе Коншин.

Кравцов не отвечает, только смотрит долго, а потом, чуть скривив губы в улыбке, тихо говорит:

– Ничего, держитесь, ребятки… – поднимается и тяжелой рысцой отбегает от них к землянке помкомбата.

В положении лежа им плохо видно поле, и потому они встают, – у каждого полтуловища закрыто стволом, а половина открыта.

Шергин поднимается, что-то кричит и бежит вперед. За ним – взвод. Но теперь-то уже видно, как мины рвутся прямо среди людей. Видно, как раненые отползают назад; видно, что некоторые лежат уже недвижно… И вдруг Шергин падает!

– Видишь, Иван?

– Вижу.

К Шергину подползает кто-то из бойцов. Наверное, его связной Сашка. Склоняется над Шергиным, что-то делает. Поле окутано дымом от разорвавшихся снарядов, мин, и потому видно плохо.

– Перевязывает, – говорит Чураков.

Ну, теперь вряд ли без Шергина взвод станет передвигаться, – думает Коншин. Теперь надо его отводить. Скажу ротному, что Андрей ранен. Но что это? Шергин поднимается. Виден закатанный рукав телогрейки и бинты на руке. Еще слышен его голос «вперед», и он опять бежит по полю, а за ним, перебежками, его поредевший взвод.

«Не надо, Андрей, – про себя бормочет Коншин. – Ты же не знаешь… тебя «на пробу» пустили. Не надо. Уходи с поля. Уходи. Тогда отведут и твой взвод. Уходи. Ты же ранен, ты же имеешь право…»

Но Шергин бежит и неизвестно как, но заставляет бежать за собой и свой взвод. Кучка людей на огромном поле. С трех сторон немцы, и с трех сторон огонь. Неужели Шергин не понимает, не видит, что его никто не поддерживает, что вот-вот должна быть команда «отход»?

– Надо отводить взвод. Смотреть нет мочи. Я к ротному, – говорит Коншин.

– Погоди. Так и послушает тебя ротный. Да и не в нем дело, – кладет руку ему на плечо Чураков.

– Но нельзя же так. Он же тронутый, Шергин. Погубит себя, погубит людей…

Кравцов и помкомбата, тоже спрятавшиеся за стволом большой ели, смотрят на шергинский, барахтающийся под пулями и взрывами, взвод. Четыре одиноких цепочки, в которых по семь-восемь человек… «Считай, половины уже нету, а прошли метров триста только, впереди еще ох как много… Сейчас взвод залег. Наверно, очень плотный огонь. Пора отводить», – думает Кравцов, касаясь рукой спины помкомбата. Тот понимает его жест.

– Сейчас решим. Иду звонить комбату.

Но тут опять взметывается с земли Шергин, а за ним и остальные.

– Герой, – бормочет Кравцов.

– Да. Надо представить к награде. К звездочке.

– Ему Героя нужно. Не меньше.

– Героя? – удивляется помкомбата.