Повести

Русин что-то буркнул и нервно передернул плечами. Тинка прижалась к нему, приглушенно всхлипывая.

— Да что случилось-то? — спросила бледная, как полотно, Лоевиха. — Чем он провинился?

Старик повернулся к сыну, но, в сущности, слова его предназначались сватье:

— С сегодняшнего дня я запрещаю тебе ходить к ним! — он кивнул головой в сторону Лоевых.

Ангел Лоев, который до сих пор только нервно мял в пальцах хлебный мякиш, вытаращил глаза. Он знал, что так случится, ожидал этой ссоры, и все же происшедшее привело его в смятение. Его поразила грубость старого сельского богача. Кровь бросилась ему в голову, скулы побагровели.

— Дом наш беден, сват, — Лоев сделал ударение на предпоследнем слове, — но каждый может войти в него с честью! — Старик весь напрягся, словно собирался ринуться в бой.

— Может быть, твой дом и хорош, но я своему сыну ходить к вам не позволю! — решительно, с чувством превосходства бросил Гашков.

— Вот как! — Лоев горько усмехнулся. — Столько лет мы были для тебя хороши, и вдруг…

— Не вдруг! — быстро и резко крикнул Гашков.

— С каких же пор?

— Сам знаешь!

— Знаю! — решительно заявил Лоев. — После ноября позапрошлого года… Тогда ты начал сторониться.

— Не я! Ты начал сторониться!

— Я стою на том же, на чем стоял. А вот ты? — строго спросил Лоев.

— Ты переметнулся к антихристам! — Гашков затрясся от гнева и презрения. — К дьяволам!

— Я стою на том же, на чем стоял!

— И я стою на том же, на чем стоял!

— Тогда — извиняй! — решительно произнес Лоев, встал, стряхнул с себя крошки и направился к выходу. За ним двинулись и его домочадцы.

— Боже мой, боже мой! — ломала руки Гашковиха. — Господи, да что же это? Почему? — недоумевала старая женщина.

Когда сумерки скрыли из виду Лоевых, Русин взял жену за локоть.

— Пошли, Тинка!

И зашагал к калитке. Тинка молча двинулась за ним.

Мать бросилась за молодыми, упала им в ноги, обхватила колени Русина.

— Сынок! На кого ты меня оставляешь? — Она всхлипнула, спустила руки и ударилась лбом о теплую землю.

Русин вздохнул.

— Что делать, мама, отец выгоняет меня! — Он подхватил мать под мышки, поднял, прижал к себе. — Не найти нам с ним общего языка. А кусок хлеба я и для тебя заработаю.

На притихшее село тихо и незаметно спускалась темная, безлунная ночь. Кто-то прошел по улице, беззаботно насвистывая, потом громко запел:

Рабочие, работницы
всех стран — тесней ряды!..

Старый Гашков встал и, шатаясь, пошел к дому. На пороге он обернулся, осмотрелся и, заметив у калитки что-то темное, крикнул:

— Дина! Пошли домой!

Никто ему не ответил.

В соседнем дворе залаяла собака.

БОРЬБА

Опершись на сноп ржи, Жанката смотрел на поредевшую листву груши и думал о Желязко — своем младшем сыне. Желязко был еще неуравновешенным, буйным, задиристым и непокорным парнем, и это радовало отца. Плохо было только то, что сын не советовался с ним в больших и важных делах. Прошлой зимой он сбежал с дочерью Гроздана Митьолова. Жанката был против такой мальчишеской женитьбы и целых два месяца не хотел и слышать о молодых. В конце концов, он смирился и принял их в свой дом, но затаил жгучую ненависть к снохе.

Трое сыновей было у Жанката. Ставрю, старший, управлял кирпичным заводом. Небритый, с засученными штанинами, по уши вымазанный глиной, он, как одержимый, ругал рабочих, заставлял их работать от темна до темна, не давая им ни минуты отдыха. Они называли его «малым Муссолини» и ненавидели, как ненавидят злую и подлую собаку. После войны только двое рабочих проработали у него весь сезон. Иногда, правда, очень редко, Ставрю оставлял завод и появлялся в селе. Заходил в корчму, чтобы «промочить горло», но тут у него начинался запой, и он гулял по три дня и три ночи, бил стаканы и угощал всех подряд — и старых и молодых.

Второй сын — Стефан — занимался земледелием. Это был молчаливый, даже немного застенчивый человек. Работал он прилежно, не покладая рук, но в работе его не было огонька. К батракам и поденщикам Стефан относился не очень строго. Поэтому Жанката не доверял ему, постоянно следил за ним.

— Стефан не из Жанковых, — говорил он. — Наши — народ отчаянный…

Желязко был чабаном. «И какой чабан!» — потирал руки старик. Будь сын частицей его собственного сердца, он не мог бы любить его сильнее. «Желязко выйдет в люди», — говорил он и самодовольно покачивал головой.