Повести

— Чтоб ему пусто было! — вскипел отец. — Змею пригрел!.. Змею… Змею… Ну и подлый же народ! Гады ползучие! Завистники! Завистники, говорю! Одни черви у них в сердцах! Так и копошатся… В плевке готовы утопить, и этого им будет мало… весь свет проглотят и опять не успокоятся! Хоть бы им землей подавиться!.. У-ух!.. Проклятый народ… Не ценят, когда ты с ними добром… Не ценят!.. Родственники! Змеи, змеи! Гадюки!.. Твой хлеб ест и тебе же могилу роет… Сукин сын!.. — закончил свою тираду Жанката и грубо выругался.

На минуту он умолк, будто для того, чтобы перевести дух, затем опустил руки, и из его груди вырвался глубокий вздох.

— Никто нам не виноват, — сказал он, как бы самому себе. — Сами навлекли на себя зло… А теперь? Молчи, терпи, не смей словом перекинуться; не смей спросить, посоветоваться…

Оцепенев, Желязко не сводил глаз с отца. Слова старика сыпались, как удары, на его голову. Сначала он попытался понять, кого обвинял отец, но тут же испугался, отвернулся, притих.

Кто мог это написать? Вылко, брат Латинки? Из написанного ясно, что кто-то раскрыл тайну отца. Неужели Латинка? Эта мысль внезапно обожгла его. Действительно, Вылко был самым известным коммунистом в селе — четыре года просидел в тюрьме за свои убеждения. Дальше Желязко не хотелось думать, он кусал губы, пытался ухватиться за какую-нибудь спасительную мысль. Правда, Латинка уже два-три месяца не ходила к матери, но неизвестно, когда у отца зародился план собрать аренду за Ялынкорию…

За своего шурина Желязко не мог поручиться. В том, что написали об отце, наверняка и он замешан, а может быть, даже все сам и сочинил. Вылко ненавидел его отца. Говорили, что это старый подстроил, чтобы тот так долго просидел в тюрьме. И Вылко наверняка не позволил бы своей сестре самовольно выйти замуж, если бы был на свободе. Когда его выпустили, Латинка была уже снохой Жанката. Желязко долго ждал, что он придет к ним в гости, и все старое забудется. Но Вылко не только не зашел к ним, но, встречая Жанката, проходил мимо него с еще большим презрением, чем раньше. И вот, вместо того чтобы уладиться, дела пошли еще хуже.

— Ну, а в ком ты сомневаешься? — осторожно спросил Желязко.

Отец не ответил. И это молчание было красноречивее и убийственнее любого ответа. Не оставалось никакого сомнения, что он подозревает Латинку. Но прав ли старик? Именно сейчас, когда дома все примирились с ней, когда он думал, что все пошло как по маслу, — вдруг неожиданный удар! Дело это серьезное и легко не уладится. Плохо, что все подозрения падают на Латинку. Ладно. Его-то уж она не обманет. И если все это подтвердится, он покажет ей, как выносить сор из избы.

Жанката с трудом поднялся, метнул безрукавку на руку и пошел.

— Уже уходишь? — спросил растерянный и смущенный Желязко.

Никогда Желязко не видел отца таким беспомощным, таким сердитым и насупленным. Чтобы старик бросил жатву и ушел — такого он не помнил. Но вот и это случилось. И вся вина падает на него, на Желязко. Старик не любил Латинку и постоянно придирался к ней. Желязко понимал, что отец не спустит ей ни малейшего прегрешения. А это было не прегрешение, а тяжелый удар для всей семьи. До сих пор Латинка ни в чем не провинилась. Она молчаливо работала, чуждая этому дому, и не раз терпела незаслуженные обиды от свекра и свекрови. Два или три раза она пожаловалась Желязко, но он лишь сжимал губы и ничего не предпринимал. Тогда она поняла, что ей нечего ждать защиты и справедливости в этом холодном доме. Случалось, Желязко и сам видел, как ее бранили, он ждал, что она ему пожалуется, но Латинка избегала даже и вспоминать об этом. И хоть на сердце у него становилось тяжело, в душе он благодарил ее за это молчание. Все, кто ее обижал и бранил, — и младшие и старшие — были под защитой Жанката. Заступиться за нее — значило поссориться с отцом. Желязко не хотел этого, да и старик тяжело перенес бы такую дерзость. Муж видел, что жена его не нуждается в голословных утешениях, и потому молчал. Но увлеченный овцами и планами о крупных и доходных кражах, Желязко очень редко впадал в такие мучительные противоречия. Дома он бывал мало; когда же задерживался подольше, Латинка привязывала его к себе, и тогда старики сопели, как буйволы.

Чуть только старик скрылся в желтых волнах посевов, Желязко встал и направился к полосе. Он собирался пойти к кошаре, но эта проклятая газета расстроила все планы…

Вечером жнецы сели в телегу и отправились в село. Желязко и Латинка пошли пешком. Он решил быть строгим, грубым и безжалостным, но, увидя блеск ее черных глаз, оттаял и шагал молча с каким-то глубоким отчаянием в сердце. Латинка сразу поняла, что что-то случилось. Сегодня слушалось его дело, его оправдали, а он молчит и сопит — нет, тут что-то неладное…

— Ты заходила на днях к своим? — вдруг спросил Желязко, и его голос показался ей чужим. Она вздрогнула, пораженная этим незнакомым голосом, продолжительным молчанием и странным поведением Желязко. Сердце ее учащенно забилось, ком подступил к горлу.