Повести

Так повторялось от темна до темна, всегда, на всякой работе. Женщины были скромнее и безропотнее мужчин, к тому же их труд оплачивался гораздо ниже, поэтому Жанката избегал нанимать батраков. Но женщины находили другие способы отдохнуть. Обыкновенно во время работы они по очереди уходили в кусты, росшие на межах, или скрывались неподалеку в посевах. Там они просиживали долго; Жанката косился в их сторону, сопел, как рассвирепевший бык, и часто-часто приподнимался на цыпочки, точно суслик.

— Плеткой! Плеткой бы вас да покрепче, дармоедки из дармоедок! — Он скрипел зубами и в бессильной ярости опускался на ржаной сноп.

Интересным человеком был батрак Тончо. Он выглядел гораздо старше своих лет и работал без особого рвения, хотя и справлялся со своими обязанностями. Вначале Жанката терпеть его не мог, но затем привык к нему, примирился с его тяжелым характером. Его злила не столько медлительность батрака, как то, что — хозяин был уверен в этом — медлительность эта была напускная.

— Проклятый народ пошел! — сетовал Жанката. — Каждый только и глядит, как бы обмануть тебя, как бы урвать побольше…

После полудня Жанката забыл и о полосе, и о жнецах — он не сводил глаз с востока. И только когда из виноградников по ту сторону шоссе вынырнула фигура Желязко, на лице старика блеснула радостная улыбка.

— Я так и знал…

Желязко сел рядом с ним, вытер пот со лба, напился воды и только после этого заговорил:

— Кончилось. Наш адвокат предлагает судить их за обиду… наверняка, говорит… влепим им приговор, чтоб помнили тебя, пока живы…

— Брось, — махал рукой успокоившийся отец, — хватит с них и этого…

— Ну нет, я этого дела так не оставлю. Такой суд им устрою, что будут знать, как со мной связываться…

— Это другое дело, так можно… а судиться тебе нечего. Оправдали и все… Адвокат только и смотрит, как бы содрать с тебя побольше.

— Но он уж наш сторонник, сговорист.

— Наш, ваш — ему только денежки получить. Все они волки, брось их… И так ведь… сошло… — И Жанката покрутил ладонью. — Ну, чего нового в городе?

— Ничего. Виделся с Божковым… с бывшим депутатом. Привет тебе передает. — Подтяните, говорит, молодежную группу…

— Ладно, ладно… Дай бог ему доброго здоровья, а за привет — спасибо, — ответил польщенный старик и задумался.

— Ах да, чуть было не забыл! — спохватился Желязко. — Божков дал мне газету, новую — сегодня получили.

— Нашу?

— Нет, не нашу, а коммунистическую. — Пишут о тебе… Разные гадости…

— Обо мне? — выпучил глаза Жанката, и лицо его побледнело. — И что же они там пишут?

— Да, про это… про Ялынкорию. И против общины пишут, Но больше всего про тебя… Подожди, куда я ее сунул?.. А, вот она!..

Жанката развернул маленькую газетку в один лист и уставился на заглавия. Руки у него дрожали. Желязко, наклонившись, следил за ним. Увидев, что тот не может найти статейку, потянулся за газетой:

— Дай мне!.. Вот!..

— Ну, читай! — сказал Жанката упавшим голосом.

— «Восемь лет назад, — начал Желязко, подчеркивая каждое слово, — в нашем селе построили школу за четыре миллиона левов. Крестьян заставили бесплатно перевозить все строительные материалы. Кто отказывался, того сразу же арестовывали как сообщника разбойников и доставляли в околийское управление полиции. За счет бесплатного труда крестьян подрядчик построил большой дом тогдашнему старосте — сговористу Жеко Жанкову. Чтобы оплатить строительство школы, община продала и тридцать гектаров сельского пастбища — по две тысячи восемьсот левов за гектар. Землю купил зять Жеко Жанкова, но через год стало ясно, что фактически ее присвоил староста, который стал сдавать ее в аренду беднякам вместе с семьюдесятью гектарами общинной земли по тысяча восемьсот — две тысячи левов за гектар. Хотя в прошлом году арендная плата и снизилась до тысячи пятисот левов, бедняки не смогли выплатить ее, а в этом году и подавно не смогут, потому что зерно никто не покупает, да его вряд ли хватит и на пропитание. Сейчас Жеко Жанков собирается вместе со старостой фашистом-аграрником привезти молотилку и убрать с поля все, что приходится на их долю, а это значит, что арендаторам ничего не останется».

Желязко умолк.

— Вот, — сказал он и посмотрел на отца.

Со лба Жанката каплями стекал пот. Лицо его то краснело, то бледнело, глаза лихорадочно горели, губы искривились от бессильной злобы.

Много газет прочитал он на своем веку, много разных новостей и сообщений узнал из них, но ему никогда не приходило в голову, что этот клочок бумаги обернется в такое злое и неумолимое чудовище, схватит за горло, когда меньше всего ожидаешь этого, и начнет душить…

— Кто это… написал? — спросил он пересохшими губами и потянулся за газетой.

— Подожди, — остановил его Желязко. — А, вот: «Селькор». Наверно, кто-то из города… в селе такого имени я не слыхал…

— Нет, здешний он! Земляк! — взревел Жанката, как раненый зверь. — Знаю я его, знаю, мерзавца проклятого!.. Пройдоха… Тюрьмы ему мало… Пулю, пулю такому негодяю!

— Кто же это, тятя? — тревожно спросил Желязко, — предугадывая, кого имеет в виду Жанката.