Повести

— Она? Не может? Сынок, ты в своем уме? Не может его обмануть! Двадцать два года тебе уже стукнуло, а говоришь такие вещи!.. Твой батя только мне обо всем этом сказал, вот те крест. А я никому-никому словом не обмолвилась. Было это месяц, месяц с чем-то назад, как раз начиналась жатва… Сидели мы с твоим батей под вербочкой в саду и разговаривали… Как только, говорит он, кончится жатва, привезу молотилку и все заберу. Не то, говорит, не дадут мне зерна, да и от общины ни лева не получишь за черепицу и кирпичи. Подрядчик сказал ему: «Помоги мне, говорит, получить деньги от общины, и я с тобой рассчитаюсь…» И как раз собирался твой батя пойти к старосте, чтобы сообща им это дело устроить, — а тут взяли да написали про него в газете, чтоб им пусто было…

Голоса умолкли. Жена Ставрю слышала, как колотится ее собственное сердце, точно хочет вырваться из груди. Ей даже показалось, что удары его слышны за дверью, и она прижала руку к груди.

— Это дело Вылко, — снова прошипела старая. — Арестант этакий, хоть бы господь его покарал! Только и думает гадюка, как бы нагадить людям. Да кто бы на его месте так сделал, а? Камунист не камунист, а родня — ведь, сват… А прослышал что, так беги бегом, скажи: «Так и так, мол, сват, такие и такие пакости про тебя рассказывают, смотри там, сделай, что надо…» А он, проклятый, готов глаза тебе щепкой выколоть…

Горячая волна злорадства захлестнула Ставрюху. Ага! Вот почему этот старый дьявол вернулся сегодня один… Вот почему сейчас лежит и стонет, как роженица… Она осторожно отступила, вышла и незаметно проскользнула мимо дома. Сердце ее преисполнилось радости, довольства и счастья. Другие уже кончали ужин.

— Где ты пропадала? — обратилась к ней жена Стефана. — Мы тут без тебя поужинали…

— Ладно, ладно… Семеро одного не ждут… была у тяти… ему сегодня что-то дурно стало…

— Когда?

— Да… там, еще в поле.

— Боже мой! — испуганно взглянула на нее Стефаниха. — И пришел пешком…

Другая ликовала, но старалась не выдать себя. Она взглянула на Латинку, усмехнулась в душе и сказала про себя: «Хорошую кашу ты заварила, голубушка!» Она знала, что завтра или послезавтра вспыхнет страшная ссора, и заранее предвкушала грозу, которой предстояло разразиться над младшей снохой. Ей очень хотелось сказать Латинке какое-нибудь приветливое слово, угодить ей, поласкать ее, но Латинка молчала и не давала никакого повода для этого первого наслаждения. Жена Ставрю ненавидела ее до глубины души. Только потому, что Латинка не была дочерью богача, Ставрюха встретила ее высокомерно, с презрением. Прежде всего она попыталась вовлечь ее в свои склоки и, не добившись этого, возненавидела еще больше. К тому же Латинка обходилась с ней как равная с равной, никогда ни о чем ее не спрашивала и дома все делала по своему усмотрению. Иногда спокойное и человечное поведение Латинки как бы встряхивало жену Ставрю, и та прекращала свои мелочные сплетни против нее, пыталась сблизиться с ней. Но это продолжалось недолго. Одна лишь мысль о том, что Латинка стала снохой первого богача не потому, что была из богатой семьи, а потому что была самой красивой девушкой в селе, выводила ее из себя.

— Знать ее не знаем! — сказала она на другой же день после свадьбы. — Дочка Гроздана Копука — большое дело…

Старики ненавидели Латинку так же, как ненавидела ее и старшая сноха. Но они дрожали над Желязко и, так как знали, что всякий выпад против нее огорчит сына, молчали и только косились на нее. И вот заветные мечты и желания Ставрюхи сбылись. Жанката был ранен в самое сердце, накопившаяся ненависть нашла отдушину. Дело это не шуточное, без скандала и побоев не обойдется…

Наконец скрипнула дверь, и в темном проеме двери, ведущей во двор, вырисовался стройный силуэт Желязко.

— Деверь, а деверь! — ласково окликнула его жена Ставрю. — Ты, кажется, еще не ужинал, а?

— Нет, — ответил сухо Желязко.

— Ну, садись и позови Стефана.

— Стефан ушел, — тихонько сказала Стефаниха. — Кто его знает, когда придет.

— И Тончо тоже куда-то делся! — под нос себе пробормотала Ставрюха и взглядом проследила за Желязко.

Желязко закурил сигарету и отправился к току. Он ступал тяжело. При каждой затяжке огонек сигареты освещал его лицо, на котором две глубокие складки выдавали большую и тяжелую заботу. «Никогда еще мать не была такой напуганной и озлобленной», — думал Желязко. Значит, дело гораздо серьезнее, чем ему показалось. Но так не может продолжаться. Он распутает эту тайну, узнает что и как, Латинка должна признаться, не то… Желязко сам не знает, что может случиться. А после… Если только она во всем виновата… матушки, какую взбучку он ей устроит — все село не сможет помочь ей. Живого места на ней не останется, родной отец и мать, и те не помогут ей…