Повести

Дверь открылась. Первым вошел сторож, за ним я, потом Павлушка. Две девушки с удивлением уставились на нас, а, увидев сзади нас Степку, одна даже вскрикнула. Еще бы! Мы-то с Павлом без винтовок, и люди, как люди, а этот — страшилище в синих очках, да еще с ружьем. И все это в полночь.

 — Здравствуйте, барышни, — раскланялся я с ними.

 — Здравствуйте.

 — Не ждали гостей?

 — Вы зачем к нам?

 — Чтобы не скучно вам было. Ну, караульные, можете закурить. Кстатй, и сторожа надо угостить. Держи, отец, папироску.

Телефонная станция молчала. Коммутатор пуст. Кому звонить в такое время? Еще не скоро начнется день. Но зато какой это будет для города день! Спят его жители, спят и видят разные сны. И никому не приснится то, что увидят они утром.

 — Отец, что это там на скамье?

На скамье стоял медный, хорошо начищенный чайник. На подносе два прибора.

 — Согреть? — предложил сторож.

 — Отец, у тебя доброе сердце.

Барышни о чем-то зашептались.

Сторож взял чайник и вышел.

Я шепнул Павлушке:

 — Иди посмотри за ним. К воротам глянь, улицу послушай.

 — Солдатики, а вы чьи будете? — вдруг спросила меньшая.

 — Мы чьи? Мы… питерские.

 — Ой, да–альние. А вы… кем там были?

Ишь ты, о чем, наверное, шептались. Посмотрев на Степку, который, прислонившись к стене, зажал между ног винтовку, я ответил не спеша:

 — Этот чародей учился в духовной академии. Папаша у него архиепископ.

Девушки переглянулись и расхохотались.

 — Чему смеетесь?

 — У архи… архи–епи–скопа, — никак не выговорит маленькая, — они не женятся.

 — Тьфу, перепутал. Сын архимандрита… Что? Тоже ходят неженатыми?.. Словом, отец у него порядочный.

 — Верим, верим. А вы? Вы, наверно, вольноопределяющийся?

 — Сразу верно.

 — Кто у вас папа и мама?

 — Мой папа горный инженер, мама держит пекарню.

 — Пекарню? — удивилась младшая. — Зачем?

 — А, знаете, моя мама горячие сайки обожает…

Старшая молчала.

 — Третий кто? — не унималась маленькая.

 — Кузнец, — ответил я.

 — Фи, не люблю кузнецов.

 — Ужасный народ, — подтвердил я. — Лицо и губы всегда в саже…

Одна из пуговичек на коммутаторе затрепетала.

 — От председателя управы, — с некоторой тревогой шепнула старшая. — Центральная. Кого?.. А кто просит?

Молчание. Она обернулась к нам. В глазах недоумение. И я насторожился: что там, в квартире председателя произошло?

 — Как фамилия? — спрашивает старшая. — Конечно, нам все равно. Любого?..

Она протянула трубку, положила ее на барьер.

 — Вас.

 — Меня? — я толкнул Степку, он уже дремал. — Слушаю… Да, я… Караул на месте.

 — Посмотри, телефонистки не в наушниках?

Взглянул на барышень. Они хотя не смотрят, но вижу, что внимательно слушают.

 — Нет, нет.

 — Знаешь, откуда я звоню?

 — Конечно.

 — Пришлось через забор лезть, дверь ломать. Крик был на весь дом. Словом, отправили.

 — Ас норда какой ветер? — намекнул я на гарнизон.

 — Пока ничего. Сейчас идем в другое место.

 — Про трубку не забудь.

 — Ах, да! — спохватился он.

В моей трубке хряснуло. Это Гришка или срезал, или порвал шнур.

 — Благодарю, барышни.

 — Вы что, — обратилась старшая ко мне, — знакомы с председателем управы?

 — Они с папой друзья детства, — ответил я.

 — Странно.

 — Барышня, на свете очень много странного. А мой папа — член Учредительного собрания.

Сторож принес чайник, хозяйственно обтер его «Сельским вестником» и поставил на поднос.

 — Пейте, солдаты.

 — Спасибо, отец. Барышни, разрешите в вашем присутствии чайку попить.

 — Пожалуйста.

 — Из ваших стаканчиков можно?

Вмешался сторож.

 — Что вы, что вы! Я сейчас вам чистые принесу. Сахару не хотите?

 — У тебя, отец, и душа добрая. Прости, что там… у ворот мы того…

 — Всяко бывает.

В углу — пачка газет. Я взял верхнюю. Ба, знакомый мне «Сельский вестник». Под заголовком: «Народная газета Временного правительства».

От нечего делать посмотрим старый номер. Ему десять дней. Что печатала тогда «народная»? Передовица редактора. Много их, этих передовиц, написал Шебунин. Приторных, брюзгливых. Ага, передовица юбилейная. Двенадцать лет тому назад царь Николай подписал манифест о свободе слова, свободе собраний, союзов… и что из этого вышло? Дальше редактор привычно начинает ругать большевиков: «Большевики! Они зовут темную массу на грабежи! Чего хотят большевики? Передачи всей власти Советам рабочих и солдатских депутатов. Мы уже не раз указывали, что такая власть была бы гибельна… Большевики думают иное. Они против обороны родины».

Рядом статья какого-то Ге–Тана. Заголовок у статьи плаксивый: «Пожалейте свою родину». Ге–Тан плачет о помещичьей земле. Попадись ему в лапы мужики, захватившие землю, задушил бы их. «Какой смысл, — вопрошает он, — издавать основной закон о земле, если еще до издания его русское крестьянство самовольно поделит всю землю, расхитит весь помещичий инвентарь, весь скот и прочее? При таких печальных обстоятельствах перед Учредительным собранием встанет новая многотрудная задача, которая снова отсрочит разрешение земельного вопроса на неопределенное время. Придется издать законы об отобрании у захватчиков незаконно и насильно отнятой ими у помещиков земли…»

 — Нет, не придется, — шепчу я и бросаю «народную» газету. — Малость опоздали, как сказал мужик в Субботнике…