Повести

В передней — мощная печь, длинный, широкий стол. Вдоль стен дубовые лавки.

Семья Гагариных в сборе. Пришло несколько мужиков. Сам Гагара, крепкий старик с могучей бородой, которая закрывала ему не только грудь, но и живот, сидел возле печки.

Кормили они хорошо. Густые, жирные щи с мясом, картошка с салом, гречневая каша с молоком. От такой пищи мне хотелось поправиться так, чтобы и щеки у меня были пухлые, как у Гагариных внуков, и румянец закрыл бы мои веснушки. Пока мы, подпаски, переглядываясь, ели до отвала, мужики возбужденно говорили о сегодняшней схватке на барском поле. Было так.

…Кокшайские только что выехали сеять. Они рассеяли по две лехи и начали запахивать. Они не обратили внимания на барского работника, который направился из имения в наше село. Это шел мой брат Мишка. Он-то и сказал о выезде кокшайских на барские поля. Появление наших верховых и подвод для кокшайских было внезапным. Если они и ждали этого, то ждали из села, а орава — человек в шестьдесят — привалила из-под оврага, от степи. Почуяв недоброе, несколько человек свернули лошадей с пашни на межу и сгрудились кучей. К ним-то и подскакали верховые. Впереди — Лазарь с Якозом–сапожником.

Не слезая с лошадей, наши поздоровались. Кокшайские опасливо ответили. Разговор повел Лазарь. Он обратился к знакомому мужику, с которым когда-то поменялся на базаре лошадьми.

 — Наум, ты?

 — Здорово, Лазарь! Это я.

 — Что они делают? — кивнул он на пахавших.

 — Сеют.

 — А полем не ошиблись?

 — Как раз это самое.

 — Наш приговор читали?

 — Староста говорил, прислали вы кайбй-то.

 — 3 нем упреждали, чтобы сюда вы сох не возили, семена не губили. Эту землю мы снимаем. Знали об этом?

 — Знать-то знали, только управляющий нам, вишь, ее сдал.

Лазарь молча обвел глазами поле. Пашут кокшайские, будто ни в чем не бывало. Двое засеяли тот самый загон, на котором прошлый год Лазарь убирал рожь. Отирая пыльный лоб, он сказал Науму:

 — Вот что, Наум, вы наши соседи, давайте мирно дело решим. Езжайте домой. Эту землю мы сеять будем.

Наум тоже помолчал, потом тихо заявил:

 — Я, Лазарь, власти не имею. Тут каждый снял поврозь.

 — Первый тронься.

 — Первому тронуться тоже нельзя. Поедут все, и я не останусь.

 — Стало быть, что ж… драки хотите? — Лазарь ударил лошадь ногой в бок.

 — Зачем драка? — возразил Наум.

У Якова руки задрожали, как только упомянули о драке. Любил он драться! Грозя огромным кулаком, крикнул:

 — Причащать будем!

 — Панихиду о себе закажи! — раздался ему в ответ угрюмый голос из кучи кокшайских.

Подъехали подводы. Сошли несколько мужиков. Кольев и лопат никто с собой не взял, только Иван Беспятый, прихрамывая, шел с палкой.

 — Миром не хотят? — указал он Лазарю на кокшайских.

Тот не ответил. Тогда Иван обратился к ним:

 — Это кто вам разрешил сеять нашу землю?

 — Знамо, не ты! — злобно ответили ему.

 — Нас спросились?

 — Забыли! Простите, христа–ради.

 — Ну, забирайте ваши сохи от греха и по домам.

 — А что будет? — спросил кокшайский.

 — То, что с пореченскими: красавские сохи у них порубили, морды расквасили.

 — То пореченски, а мы — кокшайские.

 — Стало быть, бой принять хотите?

 — А у вас аль руки чешутся?

 — Почешем о ваши шеи.

 — Ну, шеи и у вас есть.

Мирный разговор постепенно перешел в перебранку, затем в выкрики, в ругань. К пахарям, которые все еще продолжали работу, подъехало несколько верховых. Спор начался и там. Звонким голосом кричал дед Сафрон:

 — Наши старики на эту землю сто тысяч бочек пота пролили!

Ему что-то отвечали, он опять кричал:

 — Ваши — государственны! Они хрип не гнули на барина!

 — У вас земли больше.

 — Ишь, больше на две сажени! Зато у вас луга, речка…

В третьем месте передразнивали друг друга. Тут было больше всего парней. В нашем селе вместо буквы «ц» говорили «ч», и наоборот. Кокшайские же «окали» и «шокали».

 — Эй, вы, цавокалки! — кричали нашим.

 — Тошило [1]плывет! — отвечали наши.

 — Черьква, цорт цумовой!

 — Шай пить, шчи хлебать!

 — Чиплятник овчу чапат! [2]— кричали нашим.

 — А по морде хошь, чапну?

 — Не ходу, — хохотали кокшайские.

Драку начали лошади. Яков подъехал к одному мужику, который не бросал пахать, и крикнул:

 — Эй, ты, долой отсюда!

Но тот будто не слышал, продолжая работать. Тогда Яков заехал вперед и остановился поперек борозды, перед самой мордой лошади. У того лошадь оказалась кусачая. Прижав уши, она хищно оскалила зубы и куснула в бок лошадь Якова. Его лошадь тоже оскалилась, обернулась и ударила кокшайскую в бок. С Якова слетел картуз, и сам он еле удержался. Лошадь кокшайского взвилась на дыбы и начала бить ногами в перекладину сохи. Затем вырвалась и, лягаясь, тронулась загоном. От сохи полетели щепки. Кокшайский мужик, едва не попав под копыта своей лошади, злобно изо всей силы ударил Яшкину лошадь счищалкой. Яков освирепел. Вздыбив лошадь, он, размахивая кнутом, направил ее прямо на мужика. Тот ударил еще раз и попал Якову по ноге.

 — А, ты та–ак! — взревел Яков и качал хлестать мужика кнутом.

 — Убивают! — крикнул кокшайский.