Повести

Вот и мазанка. Мимо, на улицу. Разве я совсем пропащий человек? Гармонь слышнее. Это Гришуня. Играет он плохо, а девкам все равно. Иду к своему другу Павлушке. Он такой же книжник, как и я. Его тоже, как и меня, ругает мать за чтение книг. Живут они лучше нашего. Изба чистая, теплая. Печь побеленная, на стенах картинки из журнала «Нива». Мы настолько сдружились с Павлушкой, что посвятили друг друга даже в свои тайны. Он теперь знает, что Настя — «моя невеста», а я знаю, что «его невеста» Оля Гагарина. «Невесты» об этом не знают, да и никто об этом не знает. Как сойдемся с Павлушкой, почти только о них и говорим. Расхваливаем их друг другу, а при встречах с ними не высмеиваем их, как другие. Когда играем, не толкаем их и не обзываем их никакими прозвищами. Что, если бы девчонки знали, как у нас замирают сердца, когда говорим о них? Нет, они не знают. Мы крепко решили, что, как вырастем, обязательно постараемся на них жениться. Уж мы их не упустим.

Павлушка сказал, что больше всего ему нравятся ее щеки. А они у Оли, верно, пухлые, румяные. Я сознался, что мне больше всего в Насте нравятся ее черненькие брови и немножко редкие зубы. Веснушки тоже нравятся, хотя я свои веснушки ненавижу. Павлушка на лицо куда лучше меня. У него оно без веснушек, нос небольшой, губы тонкие. Он красивый. Он, пожалуй, женится на Оле, а я? Какие во мне завидки? Одно у нас с ним плохо: не умеем с девчонками говорить. Другие болтают о чем ни попало, некоторые даже отводят, ходят парами и о чем-то говорят. А тут отведешь, а говорить и не знаешь о чем.

Настя с Олей тоже дружили. Ходили всегда вместе, о чем-то таинственно шептались. Очень хотелось бы знать, о чем же шепчутся наши девки?

Павлушка с отцом только что окончили убирать скотину. Встретил он меня радостнее, чем прежде. Тоже, видно, соскучился по мне.

 — А я у руныцика купил седьмой выпуск «Пещеры Лейхтвейса», — воскликнул он.

 — «Гарибальди» не достал?

 — У дяди Ефима есть.

Пошел разговор о книжках. Сколько мы их перечитали! И толстых, а больше всего тонких, с цветной обложкой. Но заветной книги мы еще не достали. Заветная — это «Буря в стоячих водах». За такой книгой мы пошли бы не только в соседнее село, куда ходили нередко, а на самый край света. Роман тот мы с пересказов знали почти наизусть. Но мы хотели сами прочитать. Вторая заветная книга — «Откровение откровения». Чья эта книга, мы не знаем, по что она есть и объясняет апокалипсис, мы слышали. Говорят, есть она у священника, но разве он даст! Несколько заветных мы уже прочитали, например: «Тысяча и одна ночь», «Огнем и мечом», «Дети капитана Гранта». Прочитали мы с Павлушкой все выпуски, какие только были о сыщиках: Нат Пинкертон, Пат Корнер, Шерлок Холмс, Ник Картер.

Поговорив о книгах, мы вышли огородом из гумна. Там, возле Гагаринской ветрянки, песни, гармонь. На толстом бревне сидели взрослые девки и парни. Играл Гришуня на «саратовке» с одним колокольчиком. Другой колокольчик кто-то в драке сшиб. Гармонь, стало быть, «одноглазая». Гришуня сидел возле Катьки, прислонившись к ее плечу. Голос ее звонче всех. Она запевала частушки. Частушек знала столько, что и счету нет. Плясала тоже хорошо. Когда она плясала, Гришуня то и дело встряхивал кудрями, которые нарочно выпускал из-под картуза. И играл-то он для нее как-то по–особенному: то наклонится над гармонью, то вдруг круто запрокинется, будто кто его ударит. Ребята стояли и о чем-то нехотя переговаривались. Все они — рослые, длинноносые и уже похожие на мужиков. У некоторых усы. Они стояли сзади девок.

 — Наших что-то не видать, — заметил Павлушка.

При слове «наших» мне немножко стало стыдно и в то же время хорошо. Ведь лет через пять и мы будем вот такими же парнями, и у нас будет свой гармонист, свои плясуньи–девки. Будут также происходить драки с ребятами из-за девок, будет свой верховод. Только кто?

Я перебрал всех сверстников в нашем обществе и нашел нескольких. Но ни себя, ни Павлушки в верховоды не наметил. Вот Ванька–подпасок или Авдоня, эти, пожалуй, могут быть. А кто «первая» из девок?

Конечно, Настя. Но ведь «верховод» и «играет» с первой девкой! Значит, с Настей кто-то будет «ходить»? А потом женится на ней? Нет, драться буду за Настю. Драться? Какой же из меня забияка! Я с досады плюнул.

Девки наши были возле вюшки, на которую накручивают канат мельницы. Там же и Авдоня. Он стоял возле Насти с Олей и что-то им говорил. Они, наклонившись друг дружке к плечу, весело смеялись, а он, рассказывая, держался словно взрослый.

 — Девки, в горелки! — крикнул Авдоня.

 — Давайте, давайте! — закричали они.

 — А мы будем? — спросил я Павлушку.

 — Будем, — согласился он и тут же стал с девкой в пару.

Мне хотелось стать с Настей, но она уже с Авдоней. Стал выбирать и пока выбирал, все уже разбились по двое. Я остался один. Досадно и неловко. Отошел к сторонке. Но так как ловить было некому, Авдоня, заметив меня, крикнул:

 — А ты лови!

 — Не хочется… — начал было я, но все принялись упрашивать. Еще более смутился я и отошел к вьюшке.