Повести

обстоятельнее.

Он оглянулся на Пивоварова, раскрасневшееся лицо которого наполовину скрывал мокрый обвисший

капюшон: парень изо всех сил работал палками, лыжи по-прежнему глубоко зарывались в рыхлом снегу.

Преодолевая в себе все возраставшее напряжение от сознания близости цели, Ивановский молча дал

знак Пивоварову обождать, а сам обошел овраг и остановился за широким ветвистым кустом орешника.

Голые, окоренные столбы ограды были уже совсем близко. Высокие, в рост человека или больше, они

заметно выделялись на зеленовато-снежном фоне молодых сосенок. Но, удивительное дело, за ними

пока все еще ничего не было видно. Как он ни напрягал зрение, решительно нигде не мог обнаружить

знакомых штабелей из серых и желтых ящиков, которые так явственно стояли в его глазах с того самого

момента, как он впервые рассмотрел их в бинокль. Не было видно и брезентов. Это обстоятельство

снова недобрым предчувствием обеспокоило лейтенанта, и он махнул Пивоварову - присядь, мол, замри.

Тот понял сигнал и опустился на лыжи, а лейтенант после минутного колебания вышел из кустарника.

Наверно, он поступил неразумно, командиру группы не следовало бы так рисковать собой, но

Ивановский уже был не в состоянии сдержаться. Недоброе предчувствие целиком охватило его, что-то

сдавив в горле, он сглотнул комок обиды и, не сводя взгляда с близкой уже опушки, быстро и напрямую

пошел к ней.

Теперь их разделяло всего каких-нибудь триста метров, и уже в самом начале этого пути лейтенант

понял, что проволоки на столбах нет. Проволока, некогда опутывавшая базу, была снята, и ее отсутствие

самой большой тревогой, почти испугом, отозвалось в сознании Ивановского. Уже ничего не остерегаясь

и не обращая внимания на то, что его легко могли увидеть в открытом поле, он в несколько рывков

достиг крайних сосенок рощицы и остановился, пораженный, почти уничтоженный тем, что обнаружил.

Базы не было.

В сосняке на пригорке не было ни часовых, ни собак, ни штабелей из желто-зеленых ящиков - под

ногами ровно лежал нетронутый снег да по опушке тянулся ряд белых столбов, единственно

напоминавших о базе, - других ее признаков здесь не осталось. Проволоку, видимо, аккуратно сняли со

столбов и увезли куда-то, наверное, в другое, более нужное место.

Недоумение в сознании лейтенанта сменилось замешательством, почти растерянностью, он постоял

на чистом, свежем после ночной вьюги снегу, потом прошел на лыжах к противоположной стороне, туда,

где некогда был въезд. Но и здесь ничего не осталось, лишь в чаще молодых сосенок под снегом

угадывалось несколько опустевших ям-капониров да на краю рощи у столбов высилась куча

присыпанных снегом жердей, наверное, бывших подкладками под штабелями. Больше здесь ничего не

было. Дорога, отсутствие которой в поле удивило лейтенанта, белою пустой полосой лежала под снегом

- по ней давно уже не ездили.

Вдруг совершенно обессилев, Ивановский прислонился плечом к шершавому комлю сосны,

раздавленный пустотой и заброшенностью этой теперь никому уже не нужной рощи. Базу переместили.

Это было очевидным, но он не мог в это поверить. В его смятенном сознании застряла и не хотела

покидать упрямая протестующая мысль, готовая внушить, что это ошибка, нелепое злое недоразумение,

и что нужно лишь небольшое усилие, чтобы это понять. Иного он не мог представить себе, потому что он

не в состоянии был примириться с тем, что и на этот раз его постигла неудача, что огромные усилия

группы затрачены впустую, что напрасно они подвергли себя бессмысленному смертельному риску,

потеряли людей и совершенно измотали силы. Они опоздали. Он не сразу поверил в это, но, постояв под

сосной и отдышавшись, все-таки понял, что никакого наваждения не было. Была жестокая, злая

реальность, еще одна большая беда из всех бед, выпавших за эту войну на его злосчастную долю.

С усилием оторвав плечо от сосны, он стал ровнее на лыжи и слабо оттолкнулся палками. Лыжи

скользнули в шуршащем снегу и остановились. Он не знал, куда направиться дальше, впервые отпала

надобность куда бы то ни было спешить, и он оперся на палки. На сосновой ветке поблизости появилась

вертлявая сорока, все время сердито стрекотавшая на него, вспорхнув над головой, с коротким писком

нырнула в чащу синичка. Ивановский не замечал ничего. Какое-то оцепенение сковало его

расслабленные мышцы, он ни о чем не думал, он только смотрел в пустоту рощи, ощущая в себе

изнуряющую, охватившую тело усталость, преодолеть которую, казалось, не было никакой возможности.

77

Так продолжалось немало времени, но роща по-прежнему оставалась пустой и ненужной, и лейтенант

в конце концов вынужден был встряхнуться: все-таки его ждали бойцы. Прежде всего Пивоваров.

Ивановский оглянулся - боец терпеливо сидел за оврагом, там, где он и оставил его, и лейтенант

взмахнул рукой - давай, мол, сюда.