Повести

Гретель кивнула головой.

— Сходи к нему, сходи! — сказала она с жаром. — Если бы ты знал, как у нас в деревне его любят! В этом году он славно отделал монастырского викария[79], который живет вон за тем пригорком, в Вимпфене. Господин Рорбах задолжал викарию оброк, ну и заспорил, что тот несправедливо много с него требует. Викарий подал на него жалобу, и уже назначен был день суда. Ну, а Яклейн подкараулил его за кустом, побежал за ним с тремя товарищами и кричал: "Поп, поп, не ленись, я тоже не ленюсь; собери своих товарищей и близких, я медлить не буду!" Ну, поехал викарий в суд, в город, но на постоялом дворе услышал шум. Ха-ха-ха! Хозяин постоялого двора сказал ему, что это шумит народ, что он идет на помощь к Яклейну Рорбаху, с которого поп требует несправедливо недоимку, и попу несдобровать. Ха-ха! Викарий сейчас же уехал обратно: ведь за Рорбаха пошла бы вся деревня, да какое вся деревня — весь округ! У него в доме собир…

Гретель испуганно посмотрела на Руди:

— Я что-то выболтала?

Руди тряхнул головой:

— Так вот какой у вас замечательный Яклейн Рорбах!

Гретель улыбнулась:

— И он такой добрый, этот Яклейн! Он дает мне свежие пышки, позволяет играть со своими собаками, кататься на его лошадях, подарил мне ручного журавля… А какой он смелый и умный! Он всегда выигрывает дела в суде, потому что никому не дает поблажки и не боится начальства. И он за всех заступается. В этом году кто-то убил приходского старосту… Судьи показали на Яклейна, будто это он. Ну, он отвертелся, в деревне же говорили: "Если это Яклейн, честь ему и слава: он убил врага народа". А мне страшно.

Гретель вскочила.

— Прощай, — сказала она торопливо. — Я заболталась с тобой.

Сделав несколько шагов по откосу, она остановилась и звонко крикнула:

— Как тебя зовут?

— Руди! Рудольф Фербер из Мюльгаузена!

— Ты приходи сюда к реке почаще играть на волынке!

Она побежала, но опять остановилась и шаловливо крикнула:

— А меня зовут Гретель Гафен! Нет, лучше просто Гретель…

Когда Гретель завернула к деревне, у крайней, полуразвалившейся лачужки она увидела Кетерле. Залитая лучами заходящего солнца, Кетерле казалась необычайно суровой. Какая-то угроза лежала в складках ее резко очерченного рта, а большие черные глаза пылали гневом.

— Гретель, — сказала с упреком Кетерле, — зачем ты разукрасила себя? Не смей осквернять этим нарядом дом. Разве ты забыла, что все мы должны одеваться просто? Мы принадлежим к святому братству, которое считает великим пороком суетность нарядов, — ведь все наши мысли должны быть обращены на труд и помощь друг другу для общего дела освобождения.

Девочка потупилась и молча глотала слезы.

— Ступай сними эти перья тщеславия.

Гретель сбросила с себя гирлянды и начала топтать их ногами, а потом с плачем убежала домой.

Черноволосая девушка взяла ведро и пошла за водой к маленькому колодцу у забора. Гретель лежала под окном на скамейке и горько плакала над своей разбитой детской радостью. Она думала: "Разве земля не украшает себя цветами и не создает птиц с пестрыми, красивыми перьями? Почему же это запрещать человеку?" Как темно и неуютно было в маленьком домишке, который в холодные дни со всех сторон пронизывало ветром и где предстояло провести долгую зиму вдвоем с Кетерле!

Девочка видела в окно, как сестра хмуро вытащила ведро из колодца и поставила на край сруба, видела, как она вздрогнула и покраснела, когда к колодцу подошел Яклейн Рорбах.

— Кетерле, — говорил Рорбах, — теперь кончилась вся работа в моем винограднике, а зима длинна. Чем ты прокормишь себя и Гретель?

— Уйду в город, — отвечала девушка, не глядя на Рорбаха.

— Снова работать в золотошвейне? Но ведь ты проклинала гейльброннских горожанок и уже раз бросила эту работу, потому что она была тебе не по душе.

Глаза Кетерле вспыхнули:

— Еще бы! Я хотела бы подрезать платья их милостям, гейльброннским барыням, чтобы они походили на ощипанных гусынь, а не то что своими руками готовить им расшитые золотом одежды! Я еще не забыла того дня, Яклейн, — горько засмеялась она, — когда у нашей бедной деревенской общины гейльброннцы отняли луга… Они, — она указала рукой на неясные очертания городских стен, — они должны всё снова возвратить Беккингену.

— Ну, разве можно, Кетерле, с такой злобой идти в Гейльбронн? — В голосе Яклейна зазвучали теплые нотки.

— Тогда пойду в Вимпфен.

— Ты шутишь, Кетерле: из Вимпфена ты ушла, побранившись с викарием, когда тот сказал, что я вор и убийца. И тогда я взял тебя к себе на виноградник.

Кетерле вдруг вскипела:

— Так что же мне делать, по-твоему? Перестань меня пытать: я не хочу сердиться.

Она отвернулась, и на лицо ее легла тень суровой печали.

— Кетерле, — сказал тихо Рорбах и взял девушку за руку, — тебе незачем сердиться и незачем голодать. Я одинок, и мне нужна хозяйка. Выходи за меня замуж, будем работать вместе и растить Гретель.

Кетерле вспыхнула, но краска моментально отхлынула с ее Щек: