Повести

— Яклейн… я должна отказаться. И мне очень тяжело! Я люблю тебя. Слушай же раз навсегда! Я должна принести себя в жертву. Кто-нибудь из нас, Гретель или я, спасет от мук наших братьев. И для спасения их мы должны посвятить себя делу, а не выходить замуж, Яклейн. Никогда не жить для себя… Мы должны спасти народ…

Она задыхалась, и крупные слезы капали у нее из глаз на худые смуглые руки.

— По правде сказать, Яклейн, мне кажется, что именно я, Кетерле, и призвана спасти свой народ!

Рорбах молчал. Она положила ему руку на плечо и сказала уверенным материнским тоном, от которого у него похолодело сердце:

— А тебе, Яклейн, надо жениться. У тебя все идет вверх дном, и уныло в твоем доме. Ты оттого и хмурый, что не с кем слова сказать.

— Это правда, Кетерле.

— Женись на Луизе — она славная девушка и будет тебе доброй подругой.

— Я лучше подождал бы тебя…

Рорбах не успел докончить фразы, как из дверей стремительно выскочила Гретель и бросилась на шею Кетерле.

— Выходи замуж, — рыдала она, — выходи за Яклейна Рорбаха, а я… я буду делать все, что вы хотите от меня.

Кетерле подхватила плачущую сестренку и увела в дом, а Рорбах, поникнув головой, поплелся к трактирщику Вольфу Лейгейму.

Гретель скоро вернулась. Когда она сидела на скамейке, прислонившись спиной к стене дома, к ней подошел ручной журавль, подарок Рорбаха. Он подкрался к ней сзади, с уморительной важностью поднимая тонкие ноги, и положил ей на плечо голову с длинным острым клювом.

— Журка, — сказала грустно Гретель, — знаешь ли ты, что такое "нельзя"? Нельзя любить солнце, любить воздух; нельзя любить прыгать, бегать… Это говорит Кетерле. Нельзя, Журка, и петь… Хочешь улететь вместе с черными грачами, Журенька?

Она развязала ему спутанные ноги:

— Лети!

Но журавль не улетел. Он стоял все так же неподвижно, потому что привык к неволе.

Кетерле не пришлось зимовать в своей холодной избушке. Рорбах устроил ее служанкой к адвокату Венделю Гиплеру в соседний Вимпфен. Здесь на долю Кетерле немало досталось работы: у Гиплера была большая практика в округе. Гретель жила вместе с Кетерле. Гретель с утра до ночи носилась по дому адвоката, открывая и закрывая двери за посетителями.

— Тебе нравится твой хозяин? — спрашивал Рорбах Кетерле.

— Хозяин как хозяин. Белоручки-хозяева, все они хороши. Яклейн захохотал:

— Вот так белоручка! Днем рыскает по судам, толкуя о делах с бедняками, а фрау Гиплер не отрывается от иголки, перешивая старое белье голодным крестьянским детям.

Кетерле промолчала.

Она часто отправлялась с корзиной в Гейльбронн на рынок. Раз на рыночной площади Кетерле наткнулась на толпу народа. Это была сходка горожан. Она так ненавидела городских советников-аристократов, заседавших в магистрате, что сейчас же приняла близко к сердцу интересы простых горожан. На площади стоял гул, и трудно было разобрать отдельные голоса. Но когда на опрокинутой бочке появилась суровая фигура беккингенской крестьянки, которая в гневе размахивала руками, изумленная толпа притихла.

— Стыдно вам! — крикнула Кетерле во всю силу своих легких. — Малодушные! Ведь черное никогда не бывает белым, а белое — черным! Вы поступаете справедливо, отстаивая свои права перед магистратом. Что хорошо для богатого, неплохо и для бедного, и наоборот. Станем же отстаивать свои права!

В толпе раздался смех.

— Что она там болтает! Нам ли бороться с магистратом?

— Уступить!

— Кто будет держать сторону магистрата, тот враг народа! — гневно крикнула Кетерле, потрясая сильным кулаком.

Она сразу постигла все сложные претензии гейльброннцев и горячо убеждала их постоять за себя. И она победила. Уходя, Кетерле заметила в толпе крестьянина с желтым, преждевременно состарившимся лицом, зоркими серыми глазами и тонкой насмешливой улыбкой. Она могла поклясться, что это переодетый Бендель Гиплер.

Когда Кетерле с покупками вернулась домой, Гиплер с лукавым видом пожурил ее:

— Фрау сердится. Нехорошо, Кетерле, не исполнять аккуратно своих обязанностей.

— А вы-то сами где были? — грубо отвечала она. Но в этой грубости слышалась уже доля задушевности.

Адвокат засмеялся.

Гретель жила в Вимпфене с сестрой и часто там видела Руди. Помня обещание, данное сестре, Гретель при виде Руди опрометью убегала, чтобы не заслушаться волынки.

Руди часто приносил с собой ворох каких-то листков и исчезал с ними в кабинете Гиплера. Раз Гретель не выдержала и, впуская Руди, спросила его:

— Куда ты носишь листки и что с ними делаешь?

Руди принял таинственный вид и оглянулся:

— А ты не выдашь меня?

— Клянусь тебе!

— Я ношу секретные листки, — прошептал волынщик. — Ношу я их к господину Гиплеру и потом раздаю на площадях, рынках и ярмарках.

— А что в этих листках?

— Призыв народа к восстанию.

— Постой… — Глаза Гретель широко раскрылись. — Это против господ. И я знаю — все будут идти с алебардами, вилами, топорами… Да? И все будут громко кричать, петь, оружие будет блестеть на солнце?

— Да, да!

— И ты… пойдешь, Руди?

Он гордо кивнул головой.

— Но… тебя могут убить!

Руди засмеялся:

— Только девочки трусят; мужчина всегда готов отдать жизнь за свое дело!