Повести. Дневник

Вместо утренней работы я вознамерился совершить долгую прогулку по Острову, одну из тех прогулок, которые всегда навевают на меня такое отрадное успокоение и так нежат мои мысли. День был серый, холодноватый, но приятный. Я позавтракал у Мишеля и пошел бродить по отдаленным линиям, между чистенькими деревянными домами и новыми каменными строениями, заглядывая <в> окна и не допуская себе в голову никакой определенной цели. Был и на кладбище, где сухо, хорошо и пусто, свежий осенний воздух от деревьев на меня приятно подействовал. Потом ходил приценяться к памятнику для брата Андрея, прошел пустой линией частью известных мне одиноких желтых домов, — деревянный дом, сгоревший три года тому назад, до сих пор даже не разобран и торчит среди поля. Вот каков порядок в отдаленных улицах Петербурга. Проведал Наталью Дмитриевну и опять застал ее под властию бесконечного тика. В полку встретил Витязя и Фохта, с последним прошел домой, где нашли Григория. После обеда читал «Путешествие в Китай» Ковалевского, — книга мне не очень полюбилась, но в «относительном» смысле она идет себе и стоит похвалы[395]. Вечером гулял, был у Мейера и у Жуковских. Сегодни предстоит обед или у Николая Алексеича или в Английском клубе.

Четверг, 22 окт<ября>.

Вообще, печальна участь людей, проводящих дни в клубе, хотя бы и Английском; одно только великое неумение распорядиться своей персоной может привлекать туда столько посетителей. Приехали мы туда с Н<иколаем> А<лексеевичем> на его новых лошадях, узрели много незнакомого и полузнакомого народа, между которыми было много хлыщей, отобедали порядочно, но не отлично, потом он играл, а я читал газеты, смотрел бильярд и кегли. Видел Милютина ст<аршего>, Некрасова, Анненкова, Обрезкова (что за сукин сын!) и, вообще, pour rarete de cause[396] днем остался доволен. Часам к 9 явился Петр Николаич, мы сразились, и я проиграл три партии, особенно последняя шла отчаянно плохо. Наконец, на часах показалось около 11-ти, и я пожалел о убитом остатке вечера. Но это, вероятно, составляет прелесть клуба и радует лиц, не знающих куда деваться со своим временем.

Государь подписал манифест, стало быть войну нужно считать уже объявленною[397].

Пятница, 23 окт<ября>.

Гнусная, скверная, подлая моя натура, особенно насчет женщин. То, что меня приводило в восторг вчера, сегодня мне почти противно, а между тем, я способен на большое постоянство в моих привязанностях. Как прошлый год после разлуки с Л<изетт> я грустил о ней, писал стихи, думая о ней, ездил по отдаленным улицам, желая ее видеть, не мог наговориться о ее преданности, жаждал иметь ее портрет, а вчера почти желал, чтоб она не пришла на свидание. Опять Т<аничка>; на этих самых страницах я еще недавно восхищался ее ножками, глазками и бледным, кротким личиком, — потом не видал ее около двух недель, сегодня заехал к ней и был рад, когда явилась какая-то донна и помешала нашему tete-a-tete[398]. И лицо показалось не то, и глазки не те, и рука не та, — о ножках ничего не могу сказать! Этак, пожалуй, придется в самый день свадьбы получить отвращение к своей невесте!

Вчера обедал у брата, вечер кончил у m-me Helene. Бедные женщины, как они скучают в своем Бедламе! Сегодни писал о Китае, был у Краевского, у Т<анички>, потом у Сатира застал Анд. Кирилина и был очень рад. Обедали за 50 к<оп>. с<еребром> с рыла у промотавшегося оптика Рейкабен, в доме Марьи Ивановны. Познакомился с флотягой Каморашем и Степаном Струговщиковым, очень милым человеком. Бродили в Пассаже и туннеле, подобно ерыганам. Был у Нади, из Ковенской губернии. Сцена в теньеровском вкусе. Маленькая Ольга. Завтра у меня гости.

Суббота, 24 окт<ября>.

Поутру пришел вторично вестник от Старчевского, за оригиналом. Я отвечал, что я не Александр Дюма, но, прогнавши посланного, присел к статье о Китае и ее покончил. Удивительно, когда я успеваю работать, вставая в половине 11-го, принимая гостей, разъезжая и даже во время работы терпя помехи то от родительницы, то от попа Василия, недавно явившегося со второй просьбой к митрополиту, то от самого себя. А еще в это время я читаю кое-что!