Повести. Дневник

Я сильно побранился с Константином. «Чего тебе хочется? — говорил я. — Ты хуже сумасшедшего, ты истинный капризный чудак и педант. Что тебе еще сделал Т., так платишь ты ему за то, что он благороден с тобой».

— Ты мне надоел, — отвечал он, — я ненавижу эту девчонку, вот и вся причина. Не ругаться же было мне с ним в церкви. Впрочем, я б хотел избавиться от этой глупой вражды, только поверь мне, что я не в силах.

...энергической воли в своем магнетическом взгляде.

И странное дело: изящная женская красота князя Александра, самого хорошенького мальчика в нашем корпусе, меркла перед красотою Всеволожского, которого товарищи иногда называли уродом за его небрежный вид и часто неловкие движения. Во Всеволожском в эту минуту я видел красоту нашего века, нашего больного гиганта, нашего XIX столетия, с его грустно неразрешимыми вопросами, с его сознанными пороками и немощами, но с энергической волей и жаждою искупления.

A propos[144], пока играется пиеса, пока прославленная м-elle Rebecqui является на сцене то гризеткою, то гусарским офицером, то маркизою в пудре и с блестящими глазками, — я расскажу вам мои теории о красоте.

Ужасная идея — все на свете относительно! И идея красоты, которую признают те, которые давно отступились от идеи добра и истины, — и она относительна. Во всякой части света своя красота, а в одной и той же — всякий век имеет свою. Припомните, опираясь на поэзию, живопись и историю, идеалы хотя мужской красоты в разных веках: как они различны! Попробуйте перетасовать их: какая выйдет путаница! Представьте себе нашего теперешнего бледного, задумчивого красавца, с насмешливой улыбкой на устах, в кругу идеалов древней Греции! Quelle horreur![145]

Представьте теперь красавца паладина времен рыцарских, с его восторженно фанатическим видом, с его физическою силою, огромного до грубости, с его мещански свежей физиогномиею, — представьте его посреди нашего салона! Се sera un boucher en habits de dimanche[146].

Вообразите теперь маркиза времени регентства Франции или Людовика XV_; этого ловеласа, который, едва выйдя из детства, считает свои победы дюжинами, вообразите-ка себе этого господина во временах феодальных битв и крестовых ополчений?

А между тем, как верно выказывается в каждом из этих идеалов дух века, его создавшего.

Оттого я отдаю справедливость нашим женщинам, которые умеют отдать справедливость красоте, в которой виден наш век. Несмотря на нападки остряков на общую страсть нашей молодежи корчить Чайльд Гарольдов и задумчивых героев, — молодежь права: она знает, что женщины ценят теперь не римский нос, не правильные черты, а три вещи в лице: мысль, силу и грусть.

А мы, что ценим мы в женщине? Замечаете ли вы, какие сбивчивые понятия являются в последнее время о женской красоте, как уважение к ежедневной красоте падает и как наши пииты и романтики лезут из кожи и не могут выдумать идеи женской красоты?

Заметили вы всеобщее охлаждение к мечтательности и любовным сценам? Я твердо верю, что все это оттого, что в настоящем положении общества женщина не удовлетворяет нас нравственно, а следовательно физически, потому что в физической ее красоте не достает главного: души такой, как нам смутно хочется.

Вы теперь хотите, чтоб я рассказал Вам мой идеал женщины XIX столетия. Я б хотел это сделать и не могу; спросите других, которые больше об этом думали. Я знаю, что в лице ее должна светиться благородная энергия, но в какой степени — не знаю; что роскошное тело ее должно быть прочно развито для практической силы, но как — не знаю. Чувства, понятия, едва-едва мерцающие в нашем обществе, идеи новые должны отражаться на лицах наших женщин, — но этого нет, и потому мы холодны к нашим дамам, а особенно к этим кислым, бесцветным существам, так называемым девицам.

Но мы страшно отвлеклись от предмета.

Продолжаю начатое. Несмотря на шумные восторги нашего первого ряда кресел, несмотря на наши белые султаны или убийственно повязанные черные шарфы...

Тот только, кто вел большую игру, может представить себе положение Всеволожского, когда он воротился домой поутру, после выскользнувшего из рук выигрыша, случай, который, по словам игроков, хуже чем проигрыш. Выпитое вино, огромное количество выкуренного за ночь табаку жгли его горло, дневной свет выводил из терпения глаза. Напрасно силился он заснуть: хотя от утомления мурашки бегали по телу, рассудок, раздраженный избытком судорожной деятельности, не хотел успокоиться и рисовал ему картины прошлой ночи. Все талии, все ставленные карты, все игрецкие соображения возникали наперекор ему в его голове, перед глазами торчала холодная фигура банкомета и раскрасневшиеся рожи понтеров. Удачные карты, прорвавшиеся ставки, разрушенные планы на огромную сумму, бывшую уже в руках, смешивались со злобой и досадой на давно ненавистного счастливца, насмешливо разрушившего все его ожидания.