Повести и рассказы

Разминая сигарету, Гусаров подбирал фразу, которая бы прозвучала вполне естественно, непринужденно, и продолжил в раздумье. — Ты как будто изменился. Хуже стал или лучше? Помнится, два года назад таким ты не был.

— Каким?

— Мизантропом. Даже когда мы схлестнулись по молодости, так сказать. Жаба давит? Какая?

— А ты угадай.

— Затрудняюсь я.

Люлин молчал. Прикуривая от пламени зажигалки, он поднял глаза, внимательно, с прищуром посмотрел на Гусарова. Одновременно тот потянулся сигаретой к огню, скрывая глаза, изобразив смущенно непонимающую, чуть презрительную улыбку, отчего верхняя губа слегка приподнялась, и спросил:

— Случилось что–то?

— Нет, Денис. Ты ошибся. Пальцем в небо ткнул.

— Ваньку валяешь… Я вижу. Не проведешь. Чувствую я, женщиной пахнет. — Гусаров заерзал на стуле, поправил галстук.

Люлин порывался нагрубить, вставить громкое, дерзкое, глаза засветились ярче и пристальнее пожирающей буйной злостью, но он сдержал себя и, откашлявшись, со смехом проговорил тоном воспитанного светского человека:

— Извини, Денис. Я себя неважно чувствую. — Он встал, затянувшись сигаретой, пошел к окну, откинул занавеску, легко уселся на подоконнике. Было чуть дурно от духоты, жало в висках. Люлин расстегнул и снял галстук. Расстегнул потный ворот. Грустный задумчивый, он смотрел в заоконное пространство, откуда надвигались зыбкие тени и падали в утихающий зал.

Откуда–то вернулся Ю. Ю., в расстегнутой рубашке, совсем пьяный, добрый на удивление, с дымящейся в золотых зубах сигаретой.

— Что, не утерпел? — бросил Люлин хитро, кивнув головой неопределенно.

— Подлецы все, Валюха. Все… И ты с ними.

— Ты пьян, Юрец.

— А… — он махнул рукой. — Помянем давай былое.

Они заговорили, но вяло, натянуто, искусственно оживленно, оба поняли это и замяли разговор. И все будто поплыло, Люлину показалось, что он оторвался и словно замедленно куда–то полетел в душном зале, распихивая сизый смрад телом, Люлин уносился все дальше, пересек незримую черту, оказавшись в другом измерение в иной плоскости, и уже не снизу, как будто из глубины веков неотчетливо до него донеслись приглушенные голоса. Голова кружилась. Он не помнил, как вышел из зала мелкой осторожной поступью. Спускаясь на первый этаж, Валентин ловил слабеньким струйки прорывающегося ветерка, они освежали потное лицо, руки. «Противно как. Ужас. Что с нами? Или гулять, так по–русски, до предела, без тормозов, круша и сметая и обязательно смакуя такое же пьяное, вонючее прошлое?» Что–то еще неопределенное, тягостное теребило, щекотало ноющее сердце. А наверху музыканты играли печальный вальс.

Отдуваясь, быстро перебирая ногами, спустился розовеющий лицом Гусаров.

— Ты что, Люлин, в самом деле заболел? Не врешь?

— Катись ты… — чертыхнулся Люлин беззлобно, — кристально честный негодяй.

— Ну ты полегче. Ты или больной, или ненормальный. Ты чего праздник портишь людям?

— Я вроде ясно сказал?

— Уймись ты, — Гусаров не договорил и хлопнул от радости Люлина по плечу, едва ли не подпрыгивая, громко засмеялся: «Гы–гы!» — указывая рукой на плотную статную фигуру. Прищурившись, Люлин узнал его. Вот это да! Встречи с этим человеком Валентин искал давно. Он дал зарок сказать ему наедине несколько ласковых слов. На душе стало тревожно, к горлу подкатил комок.

Шел бывший командир курсантской роты майор Беликов Василий Александрович. Он приблизился, жарко, глубоко дыша, смахивая платочком пот с загорелого лба; такой же прежний, с моложавым лицом, в джинсах и рубашке–финочке, глянул, как всегда, кода распекал курсанта, с едва заметной ядовитой улыбкой в больших навыкате, округло раскрытых глазах голубых и словно удивленных. Когда он увидел Люлина, то изменился, выражение глаз вмиг стало холодным, недосягаемым. Беликов окинул Люлина с ног до головы продолжительным изучающим взглядом, точно убеждаясь, что вот, дескать, жив еще и в добром здравии и ты, как вижу, не жалуешься, и не то спросил, не то сказал суховато:

— А-а, и ты здесь.

Люлин промолчал, уставился Беликову в зрачки, в переносицу, против воли усмехнулся, демонстративно переводя взгляд в небо. По телу пробежала дрожь. И с холодной испариной пробилась в создании мысль, если майор пристанет с расспросами, то… Люлин не знал, во что выльется это «то». Он не мог погасить в себе злой нервной дрожи и хотел плюнуть Беликову в переносицу. «Дикое, глупое желание. Что с тобой? Что? Неужели из ненависти плюнешь?» — думал Люлин, пугаясь набегающих мыслей. Майор, скрипнув зубами, скривился. Не скрыл, не совладал с чувствами, сообразил Люлин, а майор наблюдателен. Гусаров устремил на Люлина взгляд, полный недоумения и укора. Гусаров первым справился с испугом и, разряжая возникшее недоброе напряжение, прокричал четким командным голосом, небрежно махнув рукой: