Повести и рассказы

— А ты? что ты там делала? — спросил Лесков с напускной ревностью. Он еще что–то добавил и замолчал на полуслове. Люлин обернулся, в дальнем конце зала из–за стола приподнялся Беликов и направился к ним, сопровождаемый Гусаровым.

— Но тогда, — сверкая белками глаз, кричал Гусаров, — я неопытен был. Котенок. Синяра–мальчишка. А сейчас, Василь Ксандрович, не сразиться бы в преф? А, товарищ майор?

— Говорю который раз, обращайся на ты и не кричи. Неужели ты думаешь, твой голос приятнее голоса той милой шатенки? — Разваливаясь на стуле, как раз напротив Лескова, Беликов раздвинул ноги и повернулся вполоборота к ансамблю, осоловелый, насупившийся, исподлобья повел глазами на певицу — та, изгибаясь тонким телом, невинно заученно улыбаясь, шла меж столиков, путаясь в длинном шнуре микрофона. — Заруби на носу. Ты — сопляк, Гусаров. Рвешься выиграть у меня? Зачем? Чтобы посадить майора в лужу? Преферанс — игра холодных умов, а не хвастливых несдержанных крикунов. Верно, Лесков? Правильно, спрашиваю? — И, не дожидаясь ответа, Беликов загоготал, небрежно наливая в рюмку, брызгая водкой на скатерть, — Лесков. Давай выпьем. — Он подозвал скучавшего Гусарова. — налей ему, Гусаров.

Гусаров пригладил волосы и, приподнявшись, не обращая внимания на Анжелу, через стол потянулся с графином к рюмке Лескова, задевая тарелки, бокалы, бутылки. Беликов залпом опорожнил рюмку, не морщась, выдохнул и несколько секунд тяжело сопел, с наслаждением нюхал воздух, потом крякнул и выговорил, тыкая вилкой в ломтики колбасы. — Хороша! Ей–богу, хороша! — И, наколов сочный румяный кружок, поднес ко рту, мечтательно закрывая глаза, потянул носом аромат. Жевал он тщательно, что–то пьяно и несуразно мыча.

Лесков, загадочно улыбаясь, не притрагивался к щедро наполненной рюмке, медленно поглаживал подлокотники, молчал, пристально смотрел на Беликова. И только когда к столу подскочил Танов, приглашая Анжелу танцевать, Сергей напрягся, вытянулся, возвысился над столом.

— Ну, Лесков, докладывай. Как успехи? Где твой любимый Антинский? Я что–то в упор его не вижу.

— У Антинского жена, знаете ли… Ждут они прибавления.

— Ну так и докладывай, рожает. А ликбез–то закончил?

— Да. Как учили. Красный нос, синий диплом.

— Плохо, плохо, Лесков. Бери пример с командира. У меня и как знамя, и диплом. О-о, наука! — Беликов заржал.

— Отодвигал бы каждый третий стакан, заимел и красный, — отозвался Лесков хмуро.

Беликов старался сохранить серьезность, но не успел согнать с загорелого лица внезапную улыбку и проговорил чрезвычайно весело:

— А если б уразумел и отодвигал куда следует? А? Верно говорю? — он пренебрежительно рассмеялся, ловко опрокидывая в рот содержимое очередной рюмки. Пил он много, тело его поминутно раскачивалось, голова бессильно клонилась, здоровые руки дрожали, но язык не заплетался, и помутневшие глаза оставались смышлеными.

— Хочешь, Гусаров подтвердит? Верно, Гусаров?

— О чем вы, Василь Ксандрович? О том… Да, вы совершенно правы, Василь Ксандрович.

— Учти, Лесков, и ты, Люлин, учти, он — молодчина! Не то что вы. Он всегда знает кому и как протянуть… Поучились бы.

— Му–гу… нашли учителя, — возразил вдруг Гусаров в секундном смятении, сразу протрезвев, и прищурился. — Грустно что–то. Анекдотец, может, а? — и вместо анекдота он понес чепуху.

Подошли лейтенанты.

— Не мельтеши, не путайся. Гусаров! Наши дела — это наши дела, — сипло проговорил Беликов. — Я не советую тебе выставлять напоказ свои чувства.

Гусаров провел языком по верхней губе, лоб его заблестел от пота.

— Василь Ксандрович, может, сигаретку желаете?

Беликов отвернулся, странно сверкнув глазами, и снова впился взглядом в Гусарова, сердито прикрикнул:

— Гусаров! Что ты за человек? Говорю тебе, здесь нет начальников. Брось этот тон. Привыкай.

— Вы, Беликов, для него начальником навек останетесь, — усмехнулся молчавший прежде Люлин и хитро, зло глянул в глаза майору. Что–то спокойно–взрослое, сдержанное появилось в его взгляде, в голосе, и расслабленно отвалившемся на спинку стула теле. Неторопливыми пальцами он вытащил из пачки сигарету, кашлянул, закуривая, и произнес неожиданно жестко, останавливая взгляд на Гусарове:

— Скажи, тебе не тяжко? В вечной зависимости. Ты же невольник, Гусаров. Трусишься, живешь, как под колпаком. Чего ты боишься? Чего? Какую мерзость таишь? Признайся, черт бешеный покайся что ли перед нами, грешными, — Люлин перевел взгляд на майора. — Ну, тогда вы освободите его от страха. Запугали, небось, скромнягу?

— Что ты городишь, Люлин? Мало ли какие могли быть дела у нас. Наши дела, — повторил он и досадливо неторопливо махнул рукой, словно отряхивая банный лист.

— Нет, не ерунда это, майор, — таинственно–приглушенно произнес Люлин. Злость дрожала в его голосе. Вставая, он смотрел на Гусарова с таким презрением, что Лесков крепко испугался. И когда Валентин вдруг дико захохотал, поймал друга за локоть:

— Без нервов, старик. Уймись.