Повести и рассказы

Медленно они раскуривали сигареты. Пшеничные левины усы, глаза, нехарактерно для него замершие, заслонялись дымком, в ни неотчетливо проступали робость и возбуждение.

— Ну что же ты? — упрекнул его Люлин. Он нервничал и сверлил Леву подозрительным взглядом. — Будешь рожать? или выкладывай, или расходимся. Чего стоять бестолку, я еще вино не допил?

— Хорошо, хорошо, — заторопился Лева и посмотрел заискивающе, закачался на пятках. — Побожись, все останется между нами.

— Ты водки перебрал что ли? Какой божись? С чего? Хватит голову морочить. Ты еще ничего не сказал, а жмешься и трусишь! Меня ты знаешь, я умолчу если что про тебя, но не тяни ради боги за душу и не дрейфь.

— С чего ты взял, что я боюсь? Я никого не боюсь, — на выдохе хвастливо выпалил Лева и запнулся, затянулся глубоко и бросил окурок в урну, но промахнулся, и дымящаяся сигарета, описывая дугу, брызгая искрами, покатилась по асфальту. — Я ведь тоже виноват. Перед тобой, перед ребятами.

— Брось, Костя, — Люлин заботливо стряхнул с пиджака толстяка невидимую пыль. — Никто из нас наперед не знает, как поведет себя…

— Я — укрыватель, — перебил его Лева.

— В смысле?

— В прямом, — Лева помедлил и вдруг очень просто и буднично продолжил, — что среди нас вор! А я молчу, я негодяй.

— Вор?! — воскликнул Люлин, пошатнувшись. — Бог с тобой, Костя. Тебе не померещилось? Почему ты мне говоришь об этом?

— Ты упертый. И до конца доведешь. А я… боюсь.

— Кто он?

— Один человек.

— Я понимаю, не дьявол. Кто именно?

— Я же говорю, один человек…

— Гусаров? Костя, это Гусаров? Ну, что ты молчишь?

— В казарме человек, что шило в мешке, — Лева уже не смотрел умоляюще, облегченно вздыхал, улыбался, — и всегда найдется третий, который проникнет в тайну двоих.

— Клоун ты усатый, доброе сердце. Я не виню тебя. Разве ты укрыватель? Если б это был не Гусаров, бог с ним. У того парня б небось случайно получилось, не умышленно. И он, глупыш, тысячу раз уже бы покаялся. Но таких, как Гусаров, нет, наверное. И кто он. Он!

Из темноты со ступенек коротко свистнули. Показался Лесков.

— Я хотел в розыск подавать. Что мы затеяли?

Из распахнутого окна доносились смех и музыка, ветер слабым дуновением пошевелил тюль. У окна маячил Гусаров, веселый, хмельной, размахивал руками, что–то рассказывал Люсе, Люлин, взволнованный, пропустил вопрос друга мимо ушей, молча курил, щурился от дымка, с суровым интересом следил за Гусаровым. И еще один день, забытый, затертый, упрятанный в памяти, выплывал из тупичка. Ладонью провел по вспотевшей шее, замотал неожиданно для самого себя головой, стараясь стряхнуть, отогнать полузабытое, темное, надвигающееся.

…Однажды в роте поймали вора: высокого, лысоватого парня — раз в месяц по собственной воле он сбривал пробивающийся ежик волос, — с овальными, будто вечно удивленными глазами. Тогда у ребят периодически пропадали деньги. Незначительные суммы. Но кражи порядком всем надоели и вызывали невыплеснутую ярость. И вдруг вор пойман с поличным. На мелочи, как обычно, на палке копченой колбасы и пачке репродукций картин абстракционистов. Сговорившись, курсанты решили среди ночи разобраться с Лысым.

Еще не отойдя ото сна после быстрого пробуждения, осоловело, тупо смотревший на столпившихся товарищей, и босой, в белых кальсонах, обнаженный по пояс, он стоял в сверкающем умывальнике. Курсанты молчали. На вора смотрели угрюмо. Мелкая дрожь пробегала по волосатой впалой груди вора, худым рукам, бледному лицу, по двухметровому телу молочного цвета.

— Сволочь! Зачем ты крал? Не наедаешься, собака? Шлепнуть бы тебя. К стенке и дело с концом. Паскуда… Позор. Последнее перед изменой Родине: воровать у товарищей. —

— Мужики, мужики, — полушепотом умолял он и заискивающе заглядывал в глаза, — пожалейте. Случайно это. Это случайно, поверьте. Первый раз, мужики. Прошу. Пожалейте, — слезы текли из расширенных бегающих глаз.

Двое с трудом сдерживали его за трясущиеся плечи, не давая упасть, а он все старался съехать, опуститься на колени на мокрый бетонный пол. Он судорожно дергался, дрожал и, всхлипывая, взывал к жалости с ужасом и отчаянием.

— Что ты раньше стянул? Отвечай!

Как помешанный он упрямо лепетал что–то, также мерзко, гадливо всхлипывая, округляя глаза. И тут его ударили, потом еще раз — ниточками из ноздрей потянулась, полилась кровь. Мгновенье — и он вскинул голову, замер и вдруг вырвался, упал на спину, заорал с лихорадочной торопливостью:

— Мужики! Подождите. Я не один, мужики! — Он забился в истерике, пополз, бритым синеватым затылком елозя по бетону, сдирая кожу. — Еще человек воровал. Я не один. Помилуйте! — вопль перешел в хрип. И тотчас из десяток глоток вырвалось:

— Кто?! Назови!