Повести и рассказы

Свирепые взгляды устремились на него жадно и выжидательно, взгляды людей, готовых сиюминутно расправиться с названным, и возникла та страшная невероятно долгая пятисекундная тишина, когда слышалось журчание водяной струйки из крана, да встревоженное дыхание столпившихся здесь. И после этой паузы вероятно, он увидел себя глазами толпы, распростертого, с кровавыми пятнами по телу, и завопил сиплым голосом, крутнулся, ужом заполз под раковину, вцепился в сливную трубу, безумно заколотился лбом…

«Лысый струсил, хотя мог запросто продать Гусарова. Жалкие трусы!» — Люлин тоскливо смотрел на окна, чувствуя отвращение.

— Интересно, Костик, о чем вы так мило трепались? — Лесков любезно взял Леву за локоть. Тот растерянно посмотрел на Люлина и, не обнаружив и тени беспокойства на его лице, сказал:

— Валентина я известил. Гусаров ворюга. Но чур ни слова! Я заступил дневальным. Ночью мыл полы, дверь в канцелярию была приоткрыта. Я слышал, как Беликов распекал Гусарова. Оказывается, он поймал Дениса на горячем. И обещал покрыть.

— Гусаров — вор, — Люлин усмехнулся, еще силясь остаться спокойным, и не сдержался, выругался. — Сейчас мы войдем и заявим о сговоре.

— Зачем? — обеспокоено спросил Лева.

— Пусть мужики знают.

— А где доказательства? — возразил Лесков. — Какие доказательства? А, Костик? Ты часом не того, не счеты сводишь?

— Сергей Петрович, воздержимся от крайностей. Не в правилах Левы сводить счеты.

— Нечего доказывать. Если сохранилась в нем хоть капля совести, он сознается. На худой конец спросим Беликова. Ему вроде бы нет резона сейчас покрывать?

— Но ведь покрыл?

— Покрыл, Костя. Но люди, к счастью, меняются. Тогда, может, не будем при всех? «К чему я это говорю? К чему?» — соображал Люлин, чувствуя, как быстро забилось сердце, чувствуя сопротивление раскрывать эту совершенную подлость, — и потянул пальцем за ворот рубашки. «Неужели я свожу счеты? Но кто виноват? Гусаров? Или Беликов, потому что укрывал? Или Лева, потому что молчал? Или я и все мы, потому что видели негодяя и молчали, полагая, что он изменится? Нам хотелось оставаться в неведении, в страусином незнании. А сейчас? Мещанство желает спокойствия, пить, веселиться…»

— Ну–ка, мужики, поближе. Сделаем так…

Гремела музыка, гитаристы играли с какой–то особенной молодецкой виртуозностью. Танцующие, взявшись за руки, с хохотом носились по кругу, сначала в одну сторону, а когда разгоряченный Гусаров кричал: «Назад!», поворачивали в обратную. И промелькнуло багровое натуженное лицо, наркотический безумный блеск глаз. Как только музыканты прекратили играть, Лесков первым двинулся к Гусарову. Денис, мокрый и взъерошенный, разговаривал с Люсей, тяжело дыша. Лесков встал за его спиной и наблюдал с тревогой за Люлиным. И когда Валентин приблизился, повернулся боком, очутившись между ним и Денисом. Люлин решительно отстранил друга, извинился перед девушкой и сдержанно сказал:

— Денис, разговор наш не окончен.

— Какой разговор, Люлин? — блестящие глаза Гусарова забегали, но через мгновение стали отчужденно–спокойными, лицо ухмыляющимся.

— Петрович, зови майора.

Лесков подошел к Беликову, что–то сказал, майор, выругавшись одними губами, встал и нетвердо, вразвалку, пошел. Озабоченная Люся и несколько любопытных лейтенантов окружили Люлина и Гусарова.

— Люся, оставь нас! Намечается мужской разговор, — попросил Гусаров нетерпеливо и требовательно, натянуто улыбаясь.

— Зачем же? — остановил Лесков девушку вопросом. — Уверяю, вам будет интересно. А вы, господа офицеры, не вздумайте смыться! — прикрикнул он на товарищей. — Дело о чести. Все в сборе? Кто считает Гусарова другом?

Молчание.

— Лесков, к чему нелепые вопросы? — проворчал недовольный Чубирин. — Пьяно мудрствуешь?

— А к тому! — зло перебил его Лесков. — Мы жили с предателем.

— С предателем! — с особенной убежденностью повторил Люлин, медленно окинув лейтенантов проницательным взглядом, и ничего не прочел в их глазах, кроме укоризны или равнодушного созерцания. Гусаров, всполошившись, невесело смотрел то на Лескова, то на Люлина.

— Не горячись, Люлин, — сказал Табола. — Что ты знаешь?

— Он скажет сам. Да, Денис? Скажешь?

— Синяра ты! Понял? Чего воду мутишь?

— А мы сейчас вот выйдем и послушаем тебя. Как ты с Лысым воровал.

— С каким Лысым, Люлин? Что ты мелешь? Очнись, родной.

— Боюсь, ты лжешь, Валентин, — отчеканил Табола. — Обвиняешь. А в чем именно? Прекрати намеки.

Офицеры гурьбой вывалили на лестницу. И тут, озираясь, Беликов пробубнил со злостью:

— Ты, Люлин, пропащий дурак!

— Я? А не вы? может, объясните, коль уж так, почему Гусаров, которого вы уличили в воровстве, чист?

— Дурак ты, Люлин! — повторил Беликов, прищурив глаз. — Чего зверем вылупился? Жаль, не удалось тебя отчислить. Не создан ты для армии. Тюфяк ты, а я, воспитатель, видел, что ты тюфяк. И характер у тебя поганенький, скандальный. А Гусаров — боевой офицер. Перед ним нечего бегать на цырлях. Я из него военного сотворил, — Беликов закашлялся.

— Негодяй! — быстро сказал Люлин.