Повести и рассказы

Все проснулись на своих узких постелях по очереди... Сначала толстый Клинков, на нос которого упал горячий луч солнца, раскрыл рот и чихнул так громко, что гитара на стене загудела в тон и гудела до тех пор, пока спавший под ней Подходцев не раскрыл заспанных глаз.

- Кой черт играете по утрам на гитаре? - спросил он недовольно.

Его голос разбудил спавшего на диване третьего сонливца - Громова.

- Что это за разговоры, черт возьми, - закричал он. - Дадите вы мне спать или нет?

- Это Подходцев, - сказал Клинков. - Все время тут разговаривает.

- Да что ему надо?

- Он уверяет, что ты недалекий человек.

- Верно, - пробурчал Громов, - настолько я недалек, что могу запустить в него ботинком.

Так он и поступил.

- А ты и поверил? - вскричал Подходцев, прячась под одеяло. - Это Клинков о тебе такого мнения, а не я.

- Для Клинкова есть другой ботинок, - возразил Громов. - Получай, Клинище!

- А теперь, когда ты уже расшвырял ботинки, я скажу тебе правду: ты не недалекий человек, а просто кретин.

- Нет, это не я кретин, а ты, - сказал Громов, не подкрепляя, однако, своего мнения никакими доказательствами...

- Однако вы тонко изучили друг друга, - хрипло рассмеялся толстяк Клинков, который всегда стремился стравить двух друзей и потом любовался издали на их препирательства. - Оба кретины. У людей знакомые бывают на крестинах, а у нас на кретинах. Хо-хо! Подходцев, если у тебя есть карандаш, - запиши этот каламбур. За него в том журнале, где я сотрудничаю, кое-что дадут.

- По тумаку за строчку - самый приличный гонорар. Чего это колокола так раззвонились? Пожар, что ли?

- Грязное невежество: не пожар, а Страстная суббота. Завтра, милые мои, Светлое Христово Воскресенье. Конечно, вам все равно, потому что души ваши давно запроданы дьяволу, а моей душеньке тоскливо и грустно, ибо я принужден проводить эти светлые дни с отбросами каторги. О, мама, мама! Далеко ты сейчас со своими куличами, крашеными яйцами и жареным барашком. Бедная женщина!

- Действительно, бедная, - вздохнул Подходцев. - Ей не повезло в детях.

- А что, миленькие: хорошая вещь - детство. Помню я, как меня наряжали в голубую рубашечку, бархатные панталоны и вели к Плащанице. Постился, говел... Потом ходили святить куличи. Удивительное чувство, когда священник впервые скажет: "Христос воскресе!"

- Не расстраивай меня, - простонал Громов, - а то я заплачу.

- Разве вы люди? Вы свиньи. Живем мы, как черт знает что, а вам и горюшка мало. В вас нет стремления к лучшей жизни, к чистой, уютной обстановке, - нет в вас этого. Когда я жил у мамы, помню чистые скатерти, серебро на столе.

- Ну, если ты там вертелся близко, то на другой день суп и жаркое ели ломбардными квитанциями.

- Врете, я чистый, порядочный юноша. А что, господа, давайте устроим Пасху, как у людей. С куличами, с накрытым столом и со всей вообще празднично-буржуазной, уютной обстановкой.

- У нас из буржуазной обстановки есть всего одна вилка. Много ли в ней уюта?

- Ничего, главное - стол. Покрасим яйца, испечем куличи...

- А ты умеешь?

- По книжке можно. У нас две ножки шкафа подперты толстой поваренной книгой.

- Здорово удумано, - крякнул Подходцев. - В конце концов, что мы не такие люди, как все, что ли?

- Даже гораздо лучше.

* * *

Луч солнца освещал следующую картину: Подходцев и Громов сидели на полу у небольшой кадочки, в которую было насыпано муки чуть не доверху, и ожесточенно спорили.

Сбоку стояла корзина с яйцами, лежал кусок масла, ваниль и какие-то таинственные пакетики.

- Как твоя бедная голова выдерживает такие мозги, - кричал Громов, потрясая поваренной книгой. - Откуда ты взял, что ваниль распустится в воде, когда она - растение.

- Сам ты растение дубовой породы. Ваниль не растение, а препарат.

- Препарат чего?

- Препарат ванили.

- Так... Ваниль - препарат ванили. Подходцев - препарат Подходцева. Голова твоя препарат телячьей головы...

- Нет, ты не кричи, а объясни мне вот что: почему я должен сначала "взять лучше крупитчатой муки 3 фунта, развести 4-мя стаканами кипяченого молока", проделать с этими 3-мя фунтами тысячу разных вещей, а потом, по словам самоучителя, "когда тесто поднимется, добавить еще полтора фунта муки"? Почему не сразу 41/2 фунта?

- Раз сказано, значит, так надо.

- Извини, пожалуйста, если ты так глуп, что принимаешь всякую печатную болтовню на веру, то я не таков! Я оставляю за собой право критики.

- Да что ты, кухарка, что ли?

- Я не кухарка, но логически мыслить могу. Затем - что значит: "30 желтков, растертых добела"? Желток есть желток, и его, в крайнем случае, можно растереть дожелта.

Громов подумал и потом высказал робкое, нерешительное предположение:

- Может, тут ошибка? Не "растертые" добела, а "раскаленные" добела?