Повести и рассказы о советской милиции

Была ночь с ворохом скрипучих осенних листьев под ногами, густая маслянистая река и таинственные фонари, легонько раскачивающиеся на ветру. По ту сторону реки уже спали дома.

Как сейчас, помню волнение, когда двое оперативников скрутили здорового, мрачного детину. Я помогал всем, чем мог. Вот где пригодился мой разряд по самбо.

Мы отвели его к серому «Москвичу».

А потом я, распираемый гордостью, шел домой из отделения милиции. Меня затаив дыхание слушала бабушка и все подставляла то котлеты, то хлеб, то яблоки. Мы просидели с ней на кухне часа три.

Мои однокашники мучились, какой институт выбрать.

А я уже твердо знал: моя профессия – следователь. И подал заявление в МГУ на юридический факультет.

Я до сих пор уверен, что срезался из-за глупого вопроса

– сколько государств в Африке. Действительно, на кой черт надо человеку знать это? Да и знал ли сам почтенный профессор МГУ? Как это можно знать, когда они, наверное, возникают каждый день, каждый час. Во всяком случае, мне так кажется, когда я читаю газеты…

Потом было два года службы в армии. Но все-таки мне удалось учиться в Москве. Только не на улице Герцена, где юрфак, а в Черкизове. Сосватал меня в школу милиции кадровик из Калининского областного управления внутренних дел, заверив, что следователем можно стать и таким путем.

…И вот я достаю новую, чистую папку, вкладываю в нее заявление Ледешко и пишу: «Дело о…»

Долго и безрезультатно мучаюсь над дальнейшей формулировкой.

И первая папка ложится в сейф пока безымянной.

Чтобы разобраться с этим делом, надо съездить на хутор Крученый, расположенный в нескольких километрах от станицы.

Я посмотрел в настольный календарь, куда вносил пометки и разные записи. Так, на память. И для солидности.

Мне предстояло еще написать Алешке письмо. Это моя сестра Аленка, которую я так звал с детства.

И еще что-то будоражило меня. Да, зайти бы в библиотеку.

Но под каким предлогом?

2

Вечера здесь хорошие. Они мне понравились сразу.

Нагретая за день степь прибоем накатывает на станицу теплый воздух, повсюду разлита благодать. И тишина. Ее лишь изредка нарушает сытое похрюкивание соседской свиньи в катухе5 или далекий перебрех собак.

Выпив полмакитры 6 парного молока, доставляемого мне по договоренности соседкой, я усаживаюсь за круглый стол посреди комнаты, чтобы написать письмо Алешке. Ей четырнадцать, и мы крепко дружим. От нее я уже получил два письма. Надо скорее ответить. Родители тоже любят меня. Но я знаю, что им частенько не до сына. Прожили вместе двадцать три года, а до сих пор выясняют отношения. Как ни странно, связующим звеном у них была бабушка. И как только она умерла, у них начались неурядицы. Сперва меня это страшно огорчало, но потом привык. И даже затишье в доме выглядело как-то необычно. Во время семейных баталий мы с Алешкой создавали свою маленькую круговую оборону, и в наш мир никто не мог проникнуть. Как там теперь она одна?

Я вдохновенно написал две первые фразы и… запнулся.

Врать не умею, а писать пока было нечего. Вернее, ничего особенного я сообщить не мог. Алешке же нужны были

5 Хлев (местн.).

6 Кувшин (местн.).

мои подвиги. Нужны были необычные дела, из которых я обязательно выхожу победителем.

На письма нужно свое вдохновение. А долг службы велел мне облачаться в форму и отправляться в клуб.

Прости меня, Алешка!

Я опять отложил письмо и, в мгновение одевшись, чинно прошествовал в клуб, провожаемый взглядами станичников, коротавших время на завалинках за лузганьем семечек.

Публика неторопливо прохаживалась возле клуба в ожидании киносеанса. Я для порядка заглянул во все закоулки. Ларисы не было.

Перед самым сеансом к крыльцу подскочил верхом на лошади молодой парень. Его чистая белая сорочка была плохо выглажена, брюки пузырились на коленях. И только сапоги сверкали зеркальным блеском.

Он чем-то сразу останавливал на себе взгляд. И когда лихо спрыгнул на землю, стало видно, как он выделяется среди ребят. Парни тоже были загорелые, тоже в белых рубашках. Но он отличался природной, более жгучей смуглотой. Густая шапка крупных кудрей, блестящие глаза и ослепительные зубы. Лед и пламень!

– Привет, Чава! – крикнул кто-то из ребят.

Цыган приветливо помахал рукой и, привязав к дереву коня, легко вбежал в клуб. Я зашел следом.

Вот, значит, каков Сергей Денисов, колхозный пастух.

Мне хотелось подойти к нему и поговорить о жалобе Ледещко, но я понимал, что сейчас не время.

В фойе среди девушек не было той, которую я хотел увидеть.

Сергей Денисов тоже кого-то выискивал. Я скоро потерял его из виду, так как прозвенел третий звонок и зрители быстро заполнили зал.

Я устроился в углу. С первых же минут стало ясно, что в будке киномеханика что-то не ладно. Ну и портачил мой предшественник Сычов! Видать, не раз еще забегал он к

Клаве в магазин.

В зале свистели, кричали, топали ногами. Экран то бледнел, то мутнел. Несколько раз зажигался свет. Женщина, сидевшая рядом со мной, не выдержала:

– Вы бы, товарищ милиционер, пошли, разобрались.

Мучение-то какое за свои же деньги…