Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

— Oui, chéri, oui…[17] — сказала Ивонна совсем тихо. Как бы в забытьи. Потом она стремительно встала. С трудом отвела от меня взгляд.

Она передавала мне мои вещи. Мы молча упаковали чемодан. Только раз Ивонна заговорила, и то лишь для того, чтобы прервать молчание.

— За тобой ведь никого не шел?

— Нет. Конечно, нет.

Мы говорили внешне спокойно, большим усилием воли сдерживая волнение. Щелкнул замок чемодана. Я выпрямился. Посмотрел на Ивонну. Она обняла меня, поцеловала и долго не выпускала из объятий.

— Au revoir, chéri… Au revoir…[18] — шептала она. Ее голос дрожал.

Ивонна заставила себя улыбнуться. Затем она подбежала к двери, выглянула в коридор и сделала мне знак рукой. Прислонившись к косяку, словно ища опоры, она смотрела мне вслед. Когда я остановился на лестничной площадке, чтобы бросить на нее последний взгляд, что-то дрогнуло в ее лице. Но и в этот момент она улыбалась.

Я бросился вниз по лестнице.

На вокзале мне пришлось долго ждать поезда, больше часа. Я зашел в привокзальный ресторан, заказал вина, Все это я делал машинально, как заведенный. Казалось, не я, а какой-то другой человек говорил за меня, двигался, ждал, смотрел на суетящихся на вокзале людей, слышал их разговор, крики.

Наконец настало время садиться в поезд. Я выбрал место у окна, тоже совершенно машинально. Я по-прежнему не хотел ничего видеть, слышать. Когда поезд тронулся, я бессознательно, отсутствующим взглядом уставился на перрон. Поезд уже прошел несколько метров, и вдруг словно электрический ток пронизал меня. Ивонна! Там стояла Ивонна! На краю платформы, рядом с маленьким киоском, почти спрятавшись за него. Она стояла неподвижно. На меня смотрели ее большие, печальные глаза.

Я вскочил со своего места и прижался лбом к стеклу. Одну или две секунды мы смотрели друг на друга как зачарованные.

И все кончилось! За окном промелькнули последние вокзальные строения, а я все в той же позе стоял у окна, крепко стиснув зубы. Я чувствовал себя опустошенным. Меня как будто оглушили, и я был не в состоянии пошевелиться.

Ивонна! Ивонна! Наверное, все это время она была на вокзале и видела меня, но сама не показывалась, боясь подвергнуть меня опасности, — ведь я уезжал в нацистскую Германию. И все это для того, чтобы увидеть меня еще раз, в этот последний миг!

Я не помню, как прошли первые часы в дороге. Я все сидел не шевелясь. Я дышал, я слышал и видел, но то, что происходило вокруг, не доходило до моего сознания. Я был как автомат, который включили и механизм которого работал. Точно, но бессознательно.

Очнулся я лишь на пограничной станции. Но и теперь чувствовал себя так, словно находился под стеклянным колпаком, — ничто не могло меня взволновать или хотя бы потревожить. К счастью, все сошло благополучно. Никто не задавал мне щекотливых вопросов. Я не привлек к себе, внимания ни по ту, ни по эту сторону границы.

За окном замелькали немецкие вывески и рекламы. Я почти не замечал их. Колеса поезда, казалось, все снова и снова выстукивали последние слова Ивонны: «Au revoir, chéri… Au revoir…» До свиданья! Но когда оно будет? И будет ли вообще?

Я опять с головой ушел в нелегальную работу. Снова началась тяжелая, полная опасностей жизнь. Она захватила меня всего. «Заставь молчать свое сердце! Твоя голова должна быть ясной, а мысли — отточенными! Пусть все станет по-прежнему», — говорил я себе.

И все стало по-прежнему. Да иначе и не могло быть. Политические события развивались быстро. Каждый из нас чувствовал и знал: сейчас ты нужен, как никогда! Решается судьба Германии. Ее ожидает либо спасение, либо гибель. На карту поставлена жизнь сотен миллионов людей в самой Германии и во всем мире. Мы с каждым днем все более отчетливо понимали: Гитлер готовит войну!

Помнится, у одной из листовок, которую я тогда написал, был именно такой заголовок. Мы печатали листовки в маленькой мастерской жестянщика, расположенной позади магазина. Там стоял большой электрический печатный станок, который, казалось, выплевывал листовки, одну за другой. Он сильно шумел, но это не было опасно. Во время работы станка хозяин мастерской, тоже коммунист, усиленно стучал по жести. Кроме того, увитый зеленью портрет Гитлера, выставленный в витрине магазина, и надпись на вывеске «Немецкое предприятие! Уважай немецкое ремесло!» неплохо маскировали нас.

После возвращения в Германию, в течение всех этих недель и месяцев лихорадочной работы и напряжения, во мне, как ушедший прекрасный сон, жило воспоминание о том, что было в Париже. И всегда ведь так: все хорошее и красивое, что ты чувствовал и пережил, в воспоминаниях приобретает особую прелесть.

Иногда я слышал об Ивонне. А она обо мне. Писать друг другу мы могли очень редко. Ее письма приходили на конспиративный адрес, которым я не имел права злоупотреблять. Частые письма из Франции могли навлечь подозрение даже на добропорядочного торговца, в адрес которого они поступали. Мысль об Ивонне поддерживала меня в трудные минуты жизни, особенно в последовавшие долгие и страшные годы.