Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Когда Аннеле исполнилось шесть лет и пришла пора идти ей в школу, мы забеспокоились — ведь танковый полигон находился у той дороги, что ведет в Ферхфельде. Эти громадины подминали под себя не только кустарники, но и целые сосны, они, маневрируя, сновали во все стороны, так что такой беспомощной малышке было очень небезопасно ходить по дороге. Пока не перестанут скрежетать гусеницы, мы решили не пускать Аннеле в школу одну. Иоганнес, пренебрегая своим «долгом», сопровождал дочку и волновался даже тогда, когда мчавшаяся мимо военная машина обдавала девочку всего лишь брызгами грязи.

Он носился со своей дочкой сверх всякой меры, и в конце концов по его вине ребенок стал баловнем семьи. Бывало, хочет он мне что-нибудь предложить, так непременно сделает вид, будто обращается только к дочке. «Сегодня чудесная погода, возьмем у нас самих лодку напрокат». Мне бы он не решился это сказать. Со временем я поняла, что частенько дочка служила ему «мостиком», который связывал его со мной. И это вполне естественно, ведь и остались-то мы вместе ради ребенка.

Аннеле была уже во втором классе, когда разразилась война. Один эсэсовский офицер, который казался нам человеком рассудительным, пришел сообщить эту новость как раз в то время, когда у нас в гостях был друг Иоганнеса. Получилось так, что мужчины заспорили, а часа два спустя в нашем доме уже была полиция. Полицейские желали знать каждое слово, которое было произнесено во время спора. «Оставьте меня в покое», — твердил Иоганнес. Это было его любимое выражение. Но полиция не оставила нас в покое, ведь шла война, и они увели Руди. Пусть он, дескать, на досуге поразмыслит над тем, какое серьезное время началось первого сентября — время «священной войны».

А вскоре нам пришлось и вовсе несладко. Английские самолеты сбрасывали бомбы на какой-то завод, замаскированный в долине. Мы прежде о нем ничего не слыхали и узнали о его существовании впервые, когда он вдруг запылал ярким пламенем. На наше несчастье, после каждого налета его вновь восстанавливали, и снова прилетали бомбардировщики и сбрасывали свои смертоносный груз. Сидя у себя в убогой лачуге, мы ожидали конца света. Мой муж из-за руки был освобожден от военной службы. Впрочем, возможно, на фронте ему и не пришлось бы испытать всего того, что выпало на его долю здесь. Как-то раз несколько девушек потребовали, чтобы их переправили через Эльбу — на свидание к офицерам или солдатам. И хотя была объявлена воздушная тревога, Иоганнес не смог отказать и повез их. Только паром достиг середины реки, как налетел штурмовик и, подобно тяжелым градинам, по воде зашлепали пули. Иоганнес пытался маневрировать паромом, но суденышко было прочно прикреплено к тросу.

Трудно представить себе более удобную мишень! В эти страшные минуты у Иоганнеса поседели волосы. Паром был пробит в шести местах, но только одна из девушек получила легкое ранение.

Переживания такого рода заслонили все мелочные заботы и печали. То будничное, что казалось нам раньше очень важным, теперь отошло на задний план. Нас почти не интересовали те мосты, которые саперные роты время от времени наводили через Эльбу, хотя в этих случаях надобность в пароме явно исчезала. Деньги для нас уже не играли никакой роли. Тех грошей, что мы зарабатывали, с избытком хватало, чтобы отоварить карточки. И кроме того, ведь мы в любой момент могли найти работу и в другом месте: на замаскированном заводе или на солдатской кухне — повсюду требовались рабочие руки, брали стариков, женщин и даже инвалидов. Впрочем, хозяин поместья, который к этому времени стал бургомистром и местным руководителем штурмовиков, не желал и слышать об этом. Он заявил, что наличие парома, единственного на всю округу, имеет военное значение.

— «Военное значение» — перевозить девок к солдатам, — язвил Иоганнес.

Вообще со для ареста своего друга он очень изменился, многие его речи удивляли меня и пугали. Он даже отказывался давать солдатам шлюпку, которую и мастерил-то специально для них. Почему? Он и сам, наверно, затруднился бы дать ответ.

Однажды, шел последний год войны, погожим сентябрьским утром Иоганнес отправился вместе с дочкой в школу. У самого дома он сказал ей, чтобы я слышала: «Война не продлится вечно, тогда здесь все станет по-иному». Как обычно, я долго смотрела им вслед. Не прошло и получаса — я почти не обратила внимания на три или четыре самолета в небе и на несколько облачков от разрыва снарядов, — как моя дочка была мертва. Иоганнес вернулся с мертвым ребенком на руках. Несколько зенитчиков, выслуживая себе, видимо, награды, стреляли по одиночным самолетам, и осколки снарядов градом сыпались на дорогу. Иоганнес не находил себе места от горя и во всем винил себя: как это он не предотвратил несчастья, как мог он допустить, что у него на глазах было убито самое дорогое для него существо? Не дождавшись похорон, он уехал. Уехал куда глаза глядят, а через несколько недель написал из Ганновера, что никогда больше не вернется. Ведь других связующих нитей, кроме ребенка, между нами не было.