Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Скольких людей мы переправили в эти дни через Эльбу, даже не счесть! Старики и старухи метались с берега на берег, не зная, где лучше и безопаснее. Мне так хотелось крикнуть им: «Не все ли равно, здесь ли, там ли, сегодня или завтра — один конец!» От нас требовалось, чтобы мы всегда были наготове, не зная ни минуты покоя, не зная сна, не получая вознаграждения. Большинство беженцев бросали на берегу свой бесполезный скарб: матрацы, детские ванночки, вазы, лампы. А однажды кто-то, улучив момент, привязал к ручке нашей двери огромную овчарку. Она скулила и лаяла, а мы не могли урвать ни минуты, чтобы накормить ее.

Как-то под вечер к нашему дому с громким тарахтением подкатил на мотоциклах эсэсовский патруль. Не приглушая моторов, эсэсовцы вкатывали свои мотоциклы с колясками в сарай.

— А ну, выметайтесь отсюда! — кричали они нам. У них, мол, приказ. Я принялась с ними спорить. Собака залилась неистовым лаем, шерсть у нее на загривке встала дыбом, она металась на привязи до тех пор, пока один молодой светловолосый солдат не подошел к ней и не сказал дружелюбно:

— Ну-ну, малыш! Успокойся! А то натравишь на нас «томми»!

И собака, словно послушавшись, успокоилась, хотя моторы еще бешенее загрохотали в сарае; из всех щелей и даже с крыши несло бензином. Подкатывали все новые мотоциклы, а один из солдат флажком указывал им дорогу в сарай. Под конец подъехала машина с офицером.

— Тысячу чертей! — загремел офицер, выскакивая из машины. — Что здесь за суматоха!

Тут овчарка снова принялась лаять еще неистовее, чем прежде. Дружелюбный солдат на этот раз не решился успокаивать ее, он не спускал глаз с автомата, который офицер держал в руках. Я и мой муж тоже уставились на офицера. Узкое дуло автомата было направлено прямо в голову овчарке. Выстрел рассек воздух. Животное дернулось на привязи в последний раз и, вытянувшись, затихло под окном. Я боялась, что муж бросится на офицера, но он стоял, сжав кулак, с широко раскрытыми глазами и не шевелился.

Я все пыталась понять, что принесли нам эти солдаты, что может означать это бряцание оружием, выкрики на швабском диалекте, суета. У бочки с дождевой водой я заметила того самого молодого дружелюбного солдата. Он был обнажен по пояс, все лицо в мыльной пене. Позади него из конца в конец двора сновали остальные эсэсовцы.

Солдат, подойдя ко мне, зашептал:

— Хотите заработать сотню марок? Мне позарез нужна гражданская одежда, любое старье.

Он стер рукой мыло со лба, и тут я разглядела его: у него было красивое, мужественное лицо, светлые волнистые волосы, которые сейчас намокли и прядями спадали на лоб. Глаза темные, несколько холодные. Его взгляд беспокойно перебегал с меня на его дружков и снова на меня.

— Ваше тряпье я уложил бы в коляску! — Он говорил быстро, требовательно и слишком уж самоуверенно, для юноши в двадцать лет. — Через пять минут мы уезжаем. Помогите мне!

— Вы все уезжаете? — спросила я.

Если бы они решили окопаться здесь, на берегу, нам ничего бы не осталось, как бежать.

— Да, все! На тот берег Эльбы! А там русские! Вы должны мне помочь!

А я, вспомнив убитую дочку, да и вообще всю нашу жизнь, ответила:

— Я должна вам помочь? А кто поможет нам? Кто вообще помогал нам?

Солдат вынул три банкнота по пятьдесят марок и протянул их мне.

— Даю даже сто пятьдесят. Но ждать не могу ни минуты!

Мимо, чуть не задев нас, пронесся мотоцикл, за ним машина с офицером. Кто-то крикнул: «Внимание!» Молодой солдат, выругавшись, бросился к бочке и в один миг надел мундир. В петлицах и на пряжке пояса блестели буквы «СС», на фуражке — изображение черепа. В правой, выброшенной для приветствия руке солдат зажал деньги.

— Хайль Гитлер! — молодцевато выкрикнул он и тут же прошептал мне: — Несите же наконец ваше тряпье! Черт побери, еще секунда проволочки, и на нас обратят внимание!

Ничего не ответив, я вошла в дом. Но мысли мои все вертелись вокруг этого молодого солдата, который так боялся за свою жизнь. Из окошка мне было видно, что он не пошел в сарай, где стоял его мотоцикл, а направился к моему мужу. Сунув ему в руку деньги, он что-то прошептал.

В следующую минуту поднялся оглушающий грохот моторов, который все нарастал: это солдаты подкатывали машины к воротам сарая. Их плащи развевались на ветру. Затем они вскочили на сиденья. Один из них крикнул: «Эй, паромщик, живее!» Это был тот молодой светловолосый солдат. Спускаясь вниз, к парому, он обернулся, ища меня взглядом. Только теперь я заметила, что офицер по дороге бросил свою машину. Из нее острым языком вырвалось пламя, колеса соскользнули в воду.

На другом берегу эсэсовский патруль сначала стремительно понесся на север, затем повернул к югу и в мгновение ока, подобно облаку пыли, растворился вдали. Когда мой муж вернулся, я сказала:

— Даже эсэсовцы не знают, куда деваться.

— Пусть убираются ко всем чертям! — ответил он злобно. Вынув три пятидесятимарковых банкнота, он протянул их мне.

— Что это ты с ними затеяла? Солдат уверял, что он о чем-то условился с тобой и скоро, мол, вернется.