Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Двадцати шести лет я женился. Женой моей стала Марион, дочь нашего соседа, того, который оглушительно смеялся и лил несметное количество пива. Честно говоря, я и теперь не могу понять, что побудило меня к этому. Почему я женился на Марион? Поведение мое в то время было таким, что я мог бы и не жениться. Как же это произошло? Правда, Марион запомнила нажим моего пальца с той самой встречи в подвале; тайно и упорно она стремилась вновь ощутить его, пока не добилась своего. Не стоит и спрашивать, какие еще были причины, короче, в двадцать шесть лет я женился. Скоро — увы, слишком скоро после нашей свадьбы — у Марион случились преждевременные роды: она упала с подоконника — до сих пор толком не знаю, зачем ей понадобилось на него лезть, я так никогда и не спросил у нее об этом; из соседней комнаты я услышал грохот и крики, она лежала на полу, бледная, скрючившись и вся дрожа, и с громким стоном старалась вытолкнуть из себя плод. Что мне оставалось делать? Я бросился сломя голову к ближайшему телефону-автомату; ожидание, вой сирены, больничная карета, двое мужчин в стерильных халатах, а меж ними носилки, покрытые стерильной же простыней; вверх по лестнице, вниз по лестнице, на обратном пути на носилках дергается сплошной клубок стонов, закрытый белой простыней, меня игнорируют. Снова вой сирены, потом тишина, мне осталось только пустить в ход ведро и тряпки. Так кровь снова вошла в мою жизнь, долгое время омывавшуюся одним только молоком, пусть сухим порошковым молоком фирмы «Дюделер». Пожалуй, во мне должно было проснуться недоверие? Этого не случилось.

Высокий трибунал! Я позволю себе на секунду перевести дыхание, прежде чем вновь примусь за свой рассказ, подойдя к важнейшему и решающему этапу моей жизни, закончившемуся тем, из-за чего я и стою здесь перед вами. Началось это год назад. Марион разрешилась сыном. Уже более полугода он предоставлен исключительно заботам моей матери, которая живет вместе с нами, но, кажется, я забегаю вперед. Да будет вам известно, высокие судьи, что в ферме «Дюделер» все важные даты в семьях служащих отмечаются не только ближайшими сотрудниками, но и руководством, что отчасти способствует пресловутой атмосфере. Обычно эти дела берет на себя младший шеф — с глазами навыкате и лоснящейся кожей, — но возможно, в связи с тем, что у Дюделера служил еще мой отец; возможно, по какой-то иной причине поздравить меня с рождением сына в нашу комнату явился сам средний Дюделер. Коллеги почтительно привстали со своих мест, а шеф прошел прямо к моему столу, энергично потряс мне руку, подслеповато моргая, и, явно торопясь, приветливо поздравил от имени фирмы. Я послушно кивал в такт его речи, но вдруг в изумлении поднял голову, уловив следующие слова: «Поглядим, поглядим, принесет ли он нам такую же прибыль, как вы, любезнейший, да, да…», причем под местоимением «он» явно подразумевался мой сын. Я помолчал немного и ответил смущенно, приноровляясь к образцовой атмосфере:

— Вы слишком высоко цените мои скромные заслуги, господин Дюделер.

Теперь пришла его очередь устремить на меня изумленный взгляд.

— То есть как это скромные? — спросил он, мигая подслеповатыми глазами, затем сообразил, громко хмыкнул и добавил поспешно: — Вы имеете в виду вашу работу? Но я говорил не о ней. Совсем не о ней.

Мое удивление было непритворным.

— О чем же? — спросил я.

— О картинке.

— О какой картинке?

— А как же, — смеясь еще громче, пояснил Дюделер, подслеповато мигая. — Ваше фото, любезнейший! Что, совсем позабыли?

Я уловил недоумевающие взгляды моих коллег — трех бухгалтеров из отдела сбыта и двух машинисток. Тут во мне зародились кое-какие смутные догадки, но я ответил вежливо:

— Не имею ни малейшего представления.

Дюделер весь затрясся в припадке неудержимого смеха:

— Ваше фото, милейший. Младенец на наших банках — ведь это вы.

Сослуживцы — три бухгалтера и две машинистки — захлопали глазами от неожиданности.

— Ах, так, — промямлил я.

— Вы в самом деле ничего не знали? — сквозь смех спросил Дюделер.

— Наверное, просто позабыл, — ответил я вежливым тоном, снова приноравливаясь к атмосфере.

— Позабыл… — неистовствовал Дюделер. — Наша лучшая реклама… Позабыл.

Он с трудом подавил смех, вытащил из кармана обычные полагавшиеся в «этом случае талоны на бесплатное «Порошковое молоко для новорожденных Дюделера», протянул мне сберегательную книжку, которую фирма всегда заводила на имя младенцев из семей особо заслуженных работников.

— Вот книжка, — сказал Дюделер, издав еще один короткий смешок. — Конечно, не то что ваша тогда, но все же…

Я не задавал более вопросов, только кивнул в знак признательности, ибо уже догадался, что сберегательная книжка моего детства, та самая мощная сила, средство вывести меня в люди, хранила на своем счету сумму, за которую отец продал Дюделерам мое фото.