Повести наших дней

Полина принесла из хутора харчи, а Тит принес флягу свежей воды. Был полдень. Полина указала на сумки с харчами, но Тит покачал головой, ему не хотелось есть.

Злой разговор пушек, прерываясь на короткое время, доносил свои голоса, глухие, но очень мощные. Эти голоса отражались не только на настроении людей хутора, на настроении деда Демки, но и на всем окружающем. Курган отозвался на них едва ощутимым вздрагиванием. Кустарники кизила и дикой яблони, оробело прислушиваясь, при полном безветрии роняли пожелтевшие листья. Прерывисто гудела подкурганная низина. Мелкие птахи, с раннего утра оживленно щебетавшие, перелетая с одного куста на другой, куда-то скрылись, и умолкли их голоса.

Полина тихо рассказывала:

— Груня говорит, раненых немцы не нашли. Они скрывались в половняке. Дверь в него забили соломой. С тыла проделали пролаз… Там и лечили. Их было четверо. Женщины носили им туда что могли. Груня тоже носила. А потом подлеченных врачом помогли отправить туда, где им не так опасно… А куда именно — она не знает. Слышала, что врачу и его помощнице с нашей стороны пришло указание направляться в город… Нет их теперь в хуторе… Груня еще раз все проверит и придет расскажет. — Полина вдруг засмущалась: — Титушка, а ты знаешь, помощницу врача и в самом деле зовут Маврой. Груня столько хорошего рассказала мне про нее… А Семка Бобин в хуторе ищет эту самую Мавру… Груня назвала его лупоглазым, бородатым чертом… Мы с ней еще посмеялись над ним.

— А чем он вас развеселил? — спросил Тит.

— Да как же было не посмеяться?.. Пошел лупоглазый к фашистскому офицеру, пожаловаться: дескать, полицаи плохо помогают ему отыскать жену, которая где-то тут скрывается. А офицер был не в духе, влепил ему пощечину и спросил: «Может, ты думаешь, мы пришли сюда, чтобы скорее вернуть тебе жену?..» И тут офицер схватил Семку за козлиную бороду и при переводчике и уборщице стал дергать то в одну, то в другую сторону.

Полина заметила, что и Тит стал усмехаться.

— Ага, вот и ты смеешься…

— Смеюсь потому, что фашистскому офицеру уж очень удобно было дергать Семку за бороду, она у него и в самом деле длинная, как у козла. Свободно можно ее туда и сюда…

Полина продолжала рассказ:

— Офицер сердито внушил Семке, что сначала он должен заслужить право обращаться с просьбой к германским властям… Офицер топал ногами и спрашивал Семку, почему он и другие русские не помогли найти тех, кто ночью на могилу юродивого Астаха приносил цветы? Офицер дал Семке строгий наказ: «Приведешь ко мне тех, кто это делает, тогда и попросишь германскую власть, чтобы она тебе помогла!»

— Этим и кончился у них разговор? — спросил вдруг загрустивший Огрызков.

— Кончился разговор у них тем, что Семке Бобину выдали ночной пропуск, и теперь он, как охотник на зверя, в темноте шныряет, делает петли вокруг могилы.

— Когда ходила в хутор, видала эту могилу? — задумчиво и тихо спросил Огрызков.

— Издали.

— Она там одна?

— Одна-одинешенька.

— На голом месте?

— На голом и на высоком. С этого места все как на ладони видать на три стороны. А с четвертой стороны все загородил курган.

— А вот эти кустарники туда не протянулись?

— Протянулись. Только против могилы по склону кургана они чуть выше поднялись.

— Оттуда, по-твоему, хорошо наблюдать за хутором, за могилой?

— Да, очень хорошо. Ты о чем задумался, Тит?

Огрызков ответил не сразу. И отвечал издалека:

— Знаешь ли ты, Полина, про судьбу Астаха? Ничего тебе в хуторе про нее не говорили?

— Не хватило времени узнать.

— А я от деда Демки кое-что узнал.

И Тит рассказал о том, что произошло совсем недавно в хуторе Подкурганном.

…Давно-давно, в молодые годы, забавный и немного чудаковатый, но безвредный Астах Грачев, человек бедный, в обществе обзываемый легким и насмешливым именем «Асташонок», чтобы поднять себя в глазах насмешников (так он сам объяснял этот поступок), свою избу перевез на высокий склон кургана.

От рождения был он человеком веселым, а после этого стал еще веселее. В его веселости сметливые люди угадывали что-то скрытое, что́ именно — не могли разгадать. А другие, кто давал человеку цену по богатству, смеялись над этим и уверяли, будто у Асташонка просто винтиков в голове недостает.

Астах теперь говорил хуторянам: «Сверху насквозь вижу вас. Вижу с высоты кургана. Копошитесь вы там, внизу, злые как дьяволы. За никчемный шматок готовы один другого схватить за горло. Из-за шматков вам некогда порадоваться на утреннюю и вечернюю зарю. Для вас и солнце — пустяк. Снизу не видно вам, какие кругом нас просторы. А они такие — глаз от них оторвать невозможно».

Чтобы видеть красивое, чтобы в определенные минуты полюбоваться им, Астах терпел известные трудности: колодец был внизу — за питьевой водой надо ходить дальше; внизу и сад и огород, и в них часто бывали непрошеные гости. Но Астах жаловался только себе самому или кому-нибудь очень близкому. Чаще хуторскому учителю, который находил интерес подолгу разговаривать с Астахом.