Повести наших дней

У могилы Параскева остановилась. Окаменело постояла. Потом сняла с плеча метлу, отложила ее в сторону, бережно взяла с могилы букет ромашек и так же бережно положила его в сторонку. Теперь она лопатой измельчала комья подсохшей земли и тут же старательно разминала их, пропуская сквозь пальцы. Она была видна сейчас Полине и Огрызкову даже в мелких подробностях, и не потому, что от кустов, за которыми они скрывались, было небольшое расстояние, но скорее потому, что яркое солнце, отливая особой позолотой, уже осветило даже самые малые предметы. Потому-то Полине и Огрызкову так хорошо было видно, как Семка Бобин, не замеченный Параскевой, подошел почти к самой могиле и резко спросил девушку:

— Кто дал тебе право прихорашивать могилу? А эти цветы тоже ты принесла? — Семка ковырнул цветы сапогом.

Полине и Огрызкову было видно, как Параскеву покидало оцепенение и она распрямлялась, набираясь гордости перед тем, кто явился допрашивать ее у родной могилы.

— Астах Грачев — мой отец. Не смеешь запретить мне ухаживать за его могилой. Наведу порядок и тем душу облегчу. Говорю: уходи.

— А я говорю: за мной, в комендатуру! — злился Семка Бобин.

Параскева перестала обращать внимание и на него, и на его строгость. Она подняла метлу и стала подметать около могилы. В какой раз уже Семка Бобин, топая ногами, прокричал:

— Кому говорю: в комендатуру!

И тут же Параскева стала выкрикивать:

— В комендатуру так в комендатуру! — Повторяя эти слова, она всякий раз концом сибирьковой метлы старалась ткнуть Семку в его бородатую морду.

Семка изворачивался, но и Параскева успевала изловчиться, чтобы снова ткнуть его именно в морду. На их крик и возню из крайних дворов хутора выбежали женщины. Они окружили Семку и кричали ему:

— Урод, не смей отлучать дочь от могилы отца!

— Иде ты видал, чтобы дочь не подпускали к родной могиле?

Другие давали горячий совет Параскеве:

— Да ткни его еще раз-другой метлой!

— Ткни прямо в нос!

Ни Полина, ни Огрызков не заметили, как в круг женщин, оцепивших Семку Бобина, проник дед Демка. На его плече висели две маленькие сумочки: каждое утро с разрешения начальства он ходил в хутор «за провьянским продовольствием». Подняв свободное заострившееся плечо, дед Демка горячо выкрикивал:

— Всем гуртом пойдем в комендатуру! Там увидим, кого призна́ют правдой, а кого — кривдой: нас или тебя! — И стал унимать Параскеву: — Параскева, да уж довольно тебе тыкать ему метлой в бороду! Оставь, что от нее осталось, а то коменданту не за что будет ухватиться!.. Пошли прямиком в комендатуру.

— Ага, прямо в комендатуру «ихнюю» веди нас, дед Демка! У тебя обличье «ихнее» с головы и до пяток!

— Тебе и быть нашим командиром!

Семка Бобин потонул в окружении женщин. Был Семка низкого роста, и потому даже темный треух его ни разу не вынырнул из гущи конвоиров… Дед Демка росточком был не выше Семки и куда тщедушнее его, но перед ним расступались, давали ему дорогу, и потому-то он был самым заметным. Со своими сумочками на остро поднятом плече он вдруг появлялся впереди, и были слышны его беспокойные слова:

— Ничего, мы найдем что сказать там!.. Мы этому бородатому козлу укажем, где его место!

И вот дед Демка уже позади:

— А ты, Параскева, умница, что несешь с собой метлу! Метла — она наш документ!

Из прямого переулка — крутой поворот влево. Повернули — и скрылись за высоким плетнем, за пожелтевшим вишневым палисадом.

Огрызков и Полина обменялись скупыми и грустными улыбками.

— Чем-то их поход кончится? — вздохнул Тит. — Пойдем, Полина, на обжитое место. Оттуда ближе к деду Демке. Ведь он долго не задержится в комендатуре…

— Пойдем.

Возвращались они совсем медленно, и не только из-за осторожности, но и потому, что Полина то и дело останавливалась около кустов боярышника, дикой вишни, еще не поврежденных осенними непогожими днями, обламывала самые тонкие веточки с зелеными листьями и, передавая их Огрызкову, говорила:

— Когда ты, Титушка, уйдешь на связь с дедом Демкой, я начну плести из этих веточек венки на могилу Астаха.

* * *

Огрызкову удалось встретиться с дедом Демкой еще в первую половину дня.

— Жизнь наша подкустовая! — весело приветствовал Огрызкова дед Демка. Это был ясный намек на то, что в кустах только им можно встретиться. — Но не вечно же быть такому порядку?

— Не вечно, — улыбнулся Огрызков.

Старик вдруг вздохнул:

— Не вечно… Только нынче пушки дают еле-еле слышный отзвук. Наши родимые, видать, отодвинулись дальше на восход. Ничего — они понатужатся и сделают что надо. — И он отмахнулся от угнетающих его мыслей и стал снова возбужденным и быстрым и в словах, и во всех своих движениях.

В этих кустах, в некотором отдалении от ключевой струи, зажатой изогнутой железной трубой, он укреплял крышу шалаша заготовленными ветками и связками бурьяна. Работал и давал Огрызкову пояснения:

— Насупротив внизу были колхозные огороды. В шалаше огородницы инструмент держали, от дождя укрывались… А теперь он деду Демке — приют в непогоду. И он может еще кого-то приютить. — Он строго взглянул на Огрызкова и спросил: — Та самая — жена твоя?

— Жена.

— И в главном верная?