Повести наших дней

…Ковалев уже давно бросил где-то в чужом дворе маштака с санями и теперь с самой нижней окраины хутора двигался вверх, ведя за собой десятка три людей. Сам он шел какой-то ошалелой походкой: оглядывался, взмахами шапки звал за собой и высокого рыжего попа, который страдальчески морщился и вздыхал, и тех, кто нес деревянный крест-распятие и две большие церковные иконы.

— Идете, будто три дня не ели! Не отставайте! — кричал он.

Он спешил скорее столкнуться с похоронной процессией, и ему казалось, что чем раньше он столкнется с процессией, тем большей будет его победа над советской властью, тем сильнее станет его влияние на хуторян.

— Вот они! — закричал он. — Перегораживай переулок, как плотиной, и стой!

Похоронная процессия, вывернувшись из-за оголенных заиндевевших верб, двигалась узким переулком, стесненным с обеих сторон низкими плетнями. Преградить путь не представляло никакого труда.

— Кто стал между сыном и отцом? Кто разделил их, самых родных? Не пустим! — кричал Ковалев.

И хотя процессия была еще далеко, но его слова слышали все. Сани с гробом двигались с той же неторопливостью, и люди шли за ними в том же порядке, в каком вышли со двора Коншиных. Только Филипп, Андрей, Ванька и Хвиной переместились: выступили вперед и, не сговариваясь, поправили винтовки.

— С хрестами надо хоронить, а не по-басурмански! — крикнул из-за спины Ковалева дед Никита Орлов, которого за щупленький вид и низкий рост называли Никиташкой.

Никиташку поддержали две бабки:

— Отцу дать волю!

— А кому ж?.. Отцу и батюшке!

Траурные сани уже наплывали на Ковалева и его набожных союзников. Хвиной и Андрей почти бегом опередили лошадей. Лихорадочно блестя запавшими и злыми глазами, Хвиной сорвал с плеча винтовку. Васена, только теперь оторвавшись от гроба, увидела мужа и стоявших за его спиной хуторян.

— Сгинь с дороги, супостат! — закричала она на весь хутор. — Сгинь!

Казалось, что Хвиною не хватало только этих слов, чтобы пойти на решительный шаг:

— Дорогу народному шествию!

— Дорогу! С крестами можете сзади пристроиться!

— С глаз моих его долой! — вплетался в гневные мужские голоса стонущий, просящий голос Васены.

Что-то горячее обдало, захлестнуло сердце Филиппа, заставило его побледнеть, вытянуться во весь свой юношеский рост и запеть:

Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…

Несмелые, сбивчивые голоса подхватили эту песню. Ванька уверенно вторил. Настойчивый голос Андрея доносился откуда-то спереди:

— Коней смелей вперед! Васене помогите! Гроб придерживайте!

А песня нарастала. Все увереннее гудели голоса, и сани, раздвигая толпу набожных союзников Ковалева, катились вперед все уверенней и смелей.

Черные дни миновали,
Час искупленья пробил.

Эти слова донеслись до Федора Ковалева уже издалека. Он стоял по колено в сугробе около самого плетня, куда его притиснули свои же озадаченные союзники. Осмотревшись, он убедился, что с ним никого не осталось. Слева на дороге, втоптанная в снег, лежала его белая овчинная шапка, а за плетнем, в Астаховой леваде, валялась переносная икона с длинной ручкой, выкрашенной в голубой цвет.

«А где же крест?» — подумал он и увидел, что крест и другая икона мелькали там же, где мелькали сивая шляпа попа и черная овчинная шапка деда Никиташки, которому приходилось почаще шагать, чтобы не отстать от похоронной процессии.

«Сбили с позиции… Оттерли… А Аполлону и Матвею, сволочам, будто и дела нет… Я ж с ними, гадами, сейчас поговорю!» И в злобе своей он как-то совсем забыл о том, где же и как будет похоронен его сын, что скажут о сыне в последнюю минуту люди, те люди, которым Яша стал так дорог и близок, что похоронить его они считали своим долгом и своей честью.

Позже Ковалева видели разъезжающим от Аполлона к Матвею, от Матвея к Обнизовым… Но от чужих ворот он скоро поворачивал коня: видать, нигде сегодня не ждали этого гостя. Утром сани-розвальни вместе с упряжью нашли посреди улицы, а Федора Ковалева и его карего маштака не оказалось ни дома, ни в хуторе.

Яшу схоронили на склоне курганчика. На могильном бугорке поставили и крест, и маленький обелиск. На обелиске Петька вырезал ножом пятиконечную звездочку и под диктовку Филиппа и Ваньки пониже звездочки — надпись:

Ему бы только жить и радоваться,

а бандитская пуля убила его наповал!

Вечная память Яше Ковалеву!

РАННЕЙ ВЕСНОЙ

— Вот и Васена к красному берегу прибилась: взяла со двора пару молодых бычат, корову и ушла к дочери. Остальное имущество, движимое и недвижимое, сдала на усмотрение Совета, — рассказывала Петровна.

Сегодня они рано ужинали: так захотелось их постояльцу Сергееву.

— Семен Иванович, — обратилась к Сергееву Петровна, — вот это ваш кувшин, со сливками, а вот это наш, с молоком. Не спутайте.