Повести наших дней

— Да что они там — от угара поумирали?.. И собаки не объявляются. Им же угар нипочем — они на дворе!..

Говоря эти слова, Буркин явно придирается к Акиму Ивановичу. Он только ночью вернулся из районного центра и рано утром узнал о нагорновских новостях. Он рад был верить этим новостям и пугался — а вдруг они не подтвердятся? Ведь именно за Андрея Кострова, который по-прежнему оставался вне колхоза, ему записали выговор. Да еще предупредили: «Ты, товарищ Буркин, удила не закусывай! Бывший красногвардеец Андрей Костров и те, что берут с него пример, должны быть в колхозе. Это у тебя и у твоих товарищей задача номер одни. Справитесь с ней — не будем строго наказывать за другие упущения».

— Сколько на дедовских? — беспокойно спрашивает Буркин.

— Уже половина первого, — отвечает Аким Иванович.

Буркин хмуро причмокивает. Я стою чуть в сторонке. Мне удобно разглядывать его. Он высокий, с длинными руками, цепко изогнутыми в ладонях. На нем куцый дубленый полушубок и мелкая овчинная шапка. На его худощавом выбритом лице светло-рыжие брови почти незаметны, но очень заметны синие глаза. Они сейчас у него колючие. Явно придираются к Нагорной улице, что она по-прежнему пустынно-белая.

— Аким, а может, пойдем туда? — спрашивает он.

— Я туда послал Катю. Наказал: если получится заминка — чтоб сейчас же дала знать нам.

— Катерина Семеновна может что-то понять по-своему…

Аким Иванович построжел:

— В колхозных делах Катя очень даже понятливая.

Буркин вздохнул и надолго замолчал. А тем временем я стараюсь угадать его характер. Черствоват этот шахтер из донских казаков, есть в нем «скрипучесть». Он давненько приехал в Затишный с агитколонной. Но до сих пор редко кто знает, как его называть по имени-отчеству. Рассказал мне Аким Иванович, что на одном собрании кто-то из хуторян спросил его: «Так как же все-таки будем называть тебя, товарищ Буркин?» Буркин поднялся над столом президиума и сказал: «Вот так и называйте — «товарищ Буркин». Охотно буду отзываться. Нам с вами проворачивать большое дело. Сами знаете какое. В этом деле познакомимся получше. И может, кого-то за его заслуги по имени-отчеству, а то и ласково назовем. Ну, а покуда еще вместе мало соли съели. Стало быть, зовите меня товарищем Буркиным… Считаю, договорились».

Кстати, пока я припоминал подробности этого рассказа, сам Буркин обратился ко мне:

— А вы чего молчите?.. Я вот в суматохе не успел узнать вашего имени-отчества…

— А зачем вам это? Мы с вами соли вместе совсем не ели. По чашке чаю выпили у Зубковых. Так чай — он сладкий. Ему и положено быть несоленым, — пошутил я. — Фамилия моя Гаврилов. Так и называйте.

Буркин скупо усмехнулся:

— Аким вам кое-что рассказал о моем характере. Да я сам, товарищ Гаврилов, мог бы кое-что веселое про свой характер добавить, но время не для веселых разговоров… Ждем этого «шествия», а его нету! Нету!.. Скажите: по-вашему, оно будет?! — И он так заворочал руками в карманах полушубка, что грубоватая овчина загремела.

— Обязательно будет, — ответил я. — Я верю в силу письма младшего Кострова. И потом, мы с Акимом Ивановичем знаем в подробности, что минувшей ночью творилось в доме Костровых и в нагорновских домах и дворах… «Шествие» будет!

Буркин вздохнул.

— Аким, погляди, что показывают дедовские?

Ровно и спокойно Аким Иванович сообщает:

— Дедовские показывают час.

— Ну, а потом они покажут два, три… А перемен не будет…

И Буркин внезапно загрустил. Он даже опустил голову как-то так, как опускает ее лошадь, когда забывают снять давно опустевшую торбу. Аким Иванович с жалостью в голосе, шепотом высказал мне свою догадку:

— Михаил Захарович, так и знайте, что на бюро райкома ему, бедолаге, ой как досталось за все наши промашки. В полночь вернулся. Скверно спал.

Сочувствуя Буркину, мы досадовали, что на далекой, снежной белизны улице никаких признаков жизни. И тут Аким Иванович легонько толкает меня локтем:

— Глядите!.. Это ж Катя! Она с добрыми вестями!

Буркин, точно читая неразборчиво написанное, говорит:

— Катится клубок. Ни носа, ни глаз… Ни рук, ни ног… Какая же это, с позволения сказать, Катя?

— А на что ей ноги, если у нее в душе крылья?! — ответил Аким Иванович.

А тем временем клубок успел скрыться где-то на дне лощины, и нам мешали увидеть его густые оголенные ветки садов, обступивших улицу с обеих сторон.

Буркин сказал:

— Ну, совсем исчезла ваша Катерина Семеновна. Должно быть, свернула в переулок.

И вот уже нет никакого клубка, а бежит к нам Катя Зубкова. Она размахивает сорванным с головы платком. Гибкая, проворная в каждом своем движении, она кричит нам:

— Не беспокойтесь! Все в порядке! — И, обернувшись, показывает нам через лощину.

И мы видим далеко на Нагорной улице оживление, там можно различить людей, скотину. Все это медленно вытягивается в темную цепочку и по снежной белизне так же медленно движется к нам.

Буркин широким шагом поспешил навстречу подбегавшей Кате:

— Катерина Семеновна, да почему вы там так долго собирались?!