Повести наших дней

— Ты ж, Елена, если какая заминка выйдет, потребуется помощь — зови. Мы будем держать уши на взводе!

Скоро вернулась Катя и, снимая вязаный платок, сказала:

— А на дворе, братцы мои, благодать: кругом бело от снега и легонький морозец… Казаки, ну что вы приуныли? Если от голода заскучали, то я сейчас вас накормлю…

— Катя, я хочу на минутку сходить к Домановым. Надо повидаться с товарищами… Они ж, наверное, вернулись из района. — И Аким Иванович привстал.

— Сиди, Акимушка. Ходить тебе к Домановым не надо. Семка Доманов направлялся к нам, а тут я с Леной навстречу. Семка шел сказать тебе, что их квартиранты, ну, стало быть, товарищи из агитколонны, ночевать будут в районе. В Затишный вернется один Буркин.

— Тогда и в самом деле давайте подкрепимся.

На второе Катя подала прямо на сковороде зажаренных небольших окуней, которых называют чикомасами. Кате не понравилось, что чикомасов мы ели лениво. Она отодвинула свой стул подальше от стола.

— Не удивляйтесь, — сказала она. — Я сыта. Когда готовила, кушала больше, чем положено кухарке. И потом, артисты должны быть в сторонке от тех, кого они собираются забавлять.

Из-под черных ресниц она лукаво подмигнула серыми веселыми глазами. На стене, выше изголовья кровати, в соседстве с портретом Акима Ивановича и ее самой, еще совсем тогда молоденьких, в соседстве с портретами их друзей и родственников, увенчанных маленькими снопиками засушенных полевых васильков, висела балалайка на бордовой шелковой ленте. Своей тонкой рукой Катя потянулась за ней. Чуть подстроила балалайку и спросила мужа:

— Ну, какую вам сыграть?

— Сыграй, Катя, про «снега белые, пушистые», что «принакрыли все поля». Кстати, снег выпал.

— Нет! Кстати сейчас другое… Другое сейчас больше кстати, болезный мой Акимушка!

Пальцы Кати побежали по грифу, коснулись струн. Струны отдаленно и вкрадчиво зазвучали, отдаленно и вкрадчиво зазвучал ее глуховатый альт:

Сладкая рыбица чикомас,
Нажарила эту рыбицу я для вас!..

…Вечером, когда улеглись и потушили лампу, долго молчали. Аким Иванович первым выдал себя, что не спит, Он вздохнул, но не так, как вздыхают во сне, а как вздыхают в нелегких думах. Минутой позже Аким Иванович отбросил одеяло, зашуршали по полу его чирики, потом скрипнули двери — те, что вели из передней в коридор, и те, что из коридора вели на крыльцо. Это всполошило Катю, и она кинулась за ним, и я слышал, как она и в коридоре, и потом в передней ругалась:

— Да ты что, ума лишился?! Раздетый стоишь на морозе! Долго ли простудиться?.. Захворать?

— Хворать в эту пору мне никак нельзя. Послышалось, что на Нагорной стороне собаки очень уж разбрехались… Думаю, а может, к Андрею Кострову надо бежать?..

— Акимушка, ты меня прямо удивляешь, — ты что ж, в портках к нему?

— Ну будет тебе, а то Михаила Захаровича разбудим…

Я отозвался:

— Конечно, можете разбудить!

Все мы засмеялись. И тут же последовал приказ Кати:

— Чтобы у меня — мертвая тишина!

Затихли. Катя, наверное, уснула. Аким Иванович еще дважды выходил на крыльцо. Вернувшись, он шепотом объяснял мне:

— Ясно послышалось, что на Нагорной стороне собаки опять в большой тревоге. И главное — Антонов кобель Рябко бухает своим толстенным голосом. А хата Антоновых рядом с хатой Костровых… Хоть бы к утру у Андрея в голове прояснилось…

— Хотя бы, — отозвался я.

— А Стожары уже высоко поднялись. И в самом деле, надо спать. Утро вечера мудренее…

И во флигеле Зубковых все затихло до утра.

* * *

Десять минут седьмого показывали дедовские часы Акима Ивановича, когда пришла Елена Кострова. За минувшую ночь она побледнела, похудела в лице, но была празднично спокойна. В том же полупальто, в тех же, по ноге пошитых, грубоватых сапогах, она сейчас выглядела наряднее вчерашнего: сапоги старательно начистила, вместо серого шарфа ее голову и плечи покрывала шаль в ярких цветах, с искристыми махрами.

Аким Иванович и Катя к ней с вопросами:

— Ну как?.. Ну что там?.. Говори же, не мучай наши души!

Елена, обняв Катю, заплакала:

— Знала бы ты, какая была эта ночь у Костровых в хате… Но она прошла, прошла…

— А прошла, так нечего поливать меня слезами. Возьми себя в руки и рассказывай.

…И мы слушаем глуховатую, замедленную речь Елены Костровой: