Повести наших дней

Наступает заминка в разговоре. Пользуясь этой заминкой, я разглядываю Андрея Кострова. Тогда, темной ночью, по дороге из школы, с собрания, я не мог его разглядеть. А сейчас он в двух шагах от меня, и на дворе — белый день. Костров забывчиво гладит морду красно-бурого быка. Но все его внимание сосредоточено на разговоре Акима Ивановича с Анисимом Насоновым. И хотя разговор этот оборвался, он ждал его продолжения с каким-то болезненным нетерпением. В его измученном забородатевшем лице, в серых, с красными прожилками глазах легко было прочитать один и тот же вопрос и Акиму Ивановичу, и Анисиму Насонову: «Ну чего же вы замолчали?.. Говорите! Нет терпения ждать!»

— Так, стало быть, они тебе рассказали, о чем я им…

— Рассказали, Анисим Лаврентьевич.

— А я просил, чтобы не разглашали.

Напряженное смущение отразилось на бритом, еще моложавом лице Насонова.

— А ты, Анисим Лаврентьевич, многого захотел. Ты захотел, чтобы у этих товарищей и у тебя были общие секреты?.. Секреты от меня?.. Ты им показывал руки и говорил, что этими руками на отца батрачил?

Анисим Насонов перебил его.

— Да, я в точности все это сказал твоим товарищам, — повышенным голосом заговорил он. — И сказал им, что наступило другое время. Пришла советская власть… Я ее не завоевывал, но и против не шел… И они меня спросили: «А это, говорят, правда, что вы сами цепляли сеялку и плуг, когда за ними активисты приехали в ваш двор?..» Я им сказал: «Цеплял!» — и это слово у него прозвучало еще громче, и сам он как-то выпрямился.

С глухим спокойствием Аким Иванович поинтересовался:

— О чем же ты просил моих товарищей?

— И о малом, и о самом большом… Просил, чтобы не высылали из Затишного. Сказал им, что уж очень большая охота дожить на наших просторах. Тут и лечь в землю. Это мои нехитрые мечты. В хорошую погоду изредка буду ходить на меловые отроги. Тут же недалеко. А с отрогов, сам знаешь, видать все Обдонье. И нет помех глазам полюбоваться на батюшку тихий Дон… На него любовались наши предки и нам совет давали не отрывать его от сердца… Может, ты, Аким Иванович, такого совета предков не берешь во внимание?..

— Что батюшку тихий Дон не надо отрывать от сердца — это я беру во внимание, — сказал Аким Иванович. — Я только не возьму в толк одного: ты, значит, останешься тут, чтобы только расхаживать до меловых отрогов и в обратном направлении?.. Жить будешь ради одной прогулки?

— Ну, если поимеете доверие ко мне — приткнете к какой-нибудь работе. Руки у меня еще ничего. — И для наглядности он сжал в кулаки свои широкие и крепкие кисти рук. — Да и лет-то мне не бог весть сколько — сорок восемь…

— А давно тебе, Анисим Лаврентьевич, такие соображения пришли в голову?

— Давно. Только соображения мои были неясные, как в тумане. А недавно умный человек показал дорогу к ясному.

— Если не секрет, скажи кто?

— Терновский учитель Митрофан Петрович. Старенький он стал. Ездил в хутор Красный Яр проведать друга, тоже старого учителя. В санях вез от него стопку книг, перевязанных веревками. Он сказал: «Живем-то мы не сыто. Но ведь не в одном хлебе резон?.. Книги всегда считались духовной пищей. Вот я и запасся…» И улыбнулся доброй улыбкой. Потом пальцами что-то поискал в куценькой бородке и спросил: «Ты-то как?» А я ему: «Маюсь». — «Зря маешься. Большая правда на стороне трудовых людей. Они ее завоевали в смертельных сражениях. Ты ж это знаешь?» — «Конечно, знаю», — отвечаю ему. Говорит: «Вот и хорошо, что знаешь. Так вот, сдай нужное колхозу имущество. Трудно тебе такое сделать?..» Я молчу, думаю о своем. А он опять: «А ты через трудно сдай! Попроси, чтоб тебя оставили в родном Затишном. И тебя оставят. У тебя лично батраков не было. Когда они были у твоего отца, ты понимал их долю и был с ними человеком. Верю, что твою просьбу уважут!..» Мы встретились с ним на дороге между хуторами Обдонским и Терновым, на самой хребтине. Оттуда хорошо видно на далекое расстояние левобережную равнину и Дон… То синий, то серебряный от солнца, он в одном месте вроде стрелы, в другом — берет на изгиб… и убегает, убегает… И глазу не схватить, куда он еще дальше… Митрофан Петрович кнутиком указал на эту картину и дал последнее напутствие: «То, что видишь там, — это называется Вечная истина. Она всегда будет дорога́ сердцу каждого. Значит, есть мост к соединению. Вот об этом ты крепко подумай и не спеши сказать «нет». И этот же кнутик показал серой кобылке. И она потянула сани в Терновой, а я остался на дороге недвижимым… Я не мог знать и ведать, что он так разворочает мои внутренности. Долго стоял на дороге, как столб. В Обдонский, к зятю, не пошел. Повернул в Затишный — домой… Живот у меня не болел, а я влез на печь и лег на него. Так думать способней… А через два дня активисты приехали… Я слез с печи и помог им скорей справиться с делом. Вот и все.