Повести наших дней

Но конец танца наступил, и мы узнали от Кати, что Зоя от тетки Мавры переселилась в терновскую школу. К сторожу Тарасычу.

— Чужой глаз не мог увидать, когда шли в школу? — опасливо спросила Авдотья Петровна.

Катя спокойно ответила:

— А мы и об этом подумали. Для отвода чужих глаз сделали крюк. Пошли будто домой, вроде по законной дороге, скрылись в лощинку — и лощинкой вернулись в школу.

— Ну, слава богу, — перекрестилась Авдотья Петровна. — А благодарить тебя, Катя, я уж и не знаю как. Только сейчас поспешу домой. Погляжу, что там с моим Василием Калиновичем. Был он муж, как и все мужья, а теперь — камень на моей шее. — И она ушла от Зубковых с таким настроением, как будто радость покинула ее дом и нет надежды, что вернется.

* * *

Катя осталась дома готовить обед, а мы с Акимом Ивановичем пошли на Нагорную сторону хутора, к Андрею Кострову. Мы увидели его, когда еще были далеко за двором. Он стоял около невысоких ворот база, грузно опираясь грудью и локтями о верхнюю перекладину.

— Видать, Андрей с быками совещается. Кто кого уговаривает не ходить в колхоз: быки — его или он — быков? — задумчиво усмехнулся Аким Иванович. — Ну-ка, поглядим малость. Кстати, и на погоду полюбуемся. Так уж осточертела за эти недели невылазная грязь. Слава богу, подсушило и снежок пошел, а земле он нужен, как грудному молоко…

И мы загляделись на падающий слог. Снежинки были крупными, лучистыми, как звезды. По их плавному полету понятно было, что ветер совсем улегся. Над хутором повисла сизая тишина. С Нагорной стороны хутор весь виден как на ладони. С каждой минутой распухшие ленивые облака все щедрее сыпали снежную белизну на крыши домов, на оголенные сады, на темные ленты улиц и переулков.

— Благодать! — И Аким Иванович снял шапку. — Сыпь — в обиде не буду. — Он хотел сказать еще что-то по случаю такой хорошей погоды, но вдруг понизил голос: — Подадимся туда, где плетень повыше. Там нас не так заметно будет… К Андрею Кострову гость припожалует… Вон он, Насонов, садом идет, с тыла заходит. На этой дороге его не всякий увидит.

Шли минуты. Мы с Акимом Ивановичем посматривали на небо, на хутор, но не упускали из вида и того, что делалось во дворе Кострова… Андрей по-прежнему не менял положения. Его черная дубленая шуба со спины уже побелела от снега.

— Андрей Яковлевич, не боишься, что с головой занесет тебя снегом?.. Доброго здоровья! — явственно прозвучали слова Анисима Насонова.

Нам видно, как вскидывается от неожиданности Андрей Костров.

— Я думал, что кто-то чужой ко мне. А это ты, Анисим Лаврентьевич.

Они отходят на несколько шагов от база. Теперь разговаривают негромко, и нам не слышно, о чем они… По мнению Акима Ивановича, у Кострова и Насонова обо всем одинаковое понятие.

— Видишь, как похлопывают по плечам один другого, а головами поддакивают в точности как утки.

Нам из-за плетня видно, как из глубины база к воротам подошел бык. Он, должно быть, стоял под сараем: снег не забелил его бурой шерсти. Это был крупный бык, с небольшими красивыми рогами, с широкой лысиной на лбу.

— Михаил Захарович, постоим еще минутку. Сейчас должен начаться цирк…

Мы притихли…

Бык два раза коротко и не очень громко промычал в сторону своего хозяина. Костров и Насонов, занятые оживленным разговором, пропустили мимо ушей его мычание. Бык отошел от ворот в глубину база, обернулся в сторону хозяина, еще раз промычал, и с небольшим разбегом эта грузная скотиняка без особого усилия перепрыгнула через ворота и очутилась около своего хозяина и его гостя.

— Цирк!.. Ну, пошли к ним для совместного разговора!

В голосе Акима Ивановича впервые услышал я металл, а в лице его, и тоже впервые, увидел жесткую суровость. Он шагал быстро, а я, держась ему в затылок, поспешал, чтобы не отстать.

Мы подошли к Кострову и Насонову, когда они оглаживали быка, расхваливая его за преданность хозяину. Насонов встретил нас веселым смехом. Спросил у Акима Ивановича:

— Небось не видал, что сделала эта скотинка? К хозяину прямо через ворота перемахнула! Этого быка на колхозном базу не удержать! Ты, Аким Иванович, со мной не согласен?

— А я с тобой, Анисим Лаврентьевич, всю жизнь не согласный… — сдержанно ответил Аким Иванович.

— Злобу и сейчас имеешь?

— Имею.

— Ты потерпи самую малость: Насонова отправишь на высылку — и душе твоей станет вольготней…

Я заметил, как Аким Иванович, сдерживая себя, со спокойной улыбкой сказал Насонову:

— Кого надо отправить на высылку — уже отправили.

— Вижу, что многое зависит в нынешней жизни от тебя. Насонова дошлешь к тем, каких уже выслали.

— Если бы многое зависело только от меня, — возразил Зубков, — я бы тебя, Анисим Лаврентьевич, давно уже отправил куда подальше.

— А чего ж дорогое время упускаешь?

— А того, Анисим Лаврентьевич, что ты ходил к товарищам из агитколонны. Просил их не высылать тебя из хутора. Ты выбрал время пойти к ним, когда я с активистами ездил за Дон рубить хворост — огородить место для общественного база.

— Может, ты знаешь, о чем я с ними?..

— Знаю…