Повести о ростовщике Торквемаде

Но если в деловой сфере у скряги имелись причины просто лопнуть от удовлетворения, далеко не так благоприятно складывалась для него домашняя обстановка, и в новом году с первых же дней его снедала мучительная тоска. Расходы множились, как в княжеском доме: огромный штат прислуги обоего пола; ливреи, два выезда, — второй был предназначен только для сеньоры и кормилицы с ребенком; обед на двенадцать и четырнадцать персон; новая обстановка; декоративные живые цветы и растения в комнатах; абонемент в театр комедии вдобавок к абонементу в королевскую оперу; отделанные с неслыханной роскошью наряды для кормилицы, у которой было больше бус на корсаже, чем волос на голове. О Валентине уж и говорить не приходится: через несколько дней после рождения в его дебете числилось больше расходов на платье, чем у папаши в пятьдесят с лишним лет. Дорогие кружева, шелк, голландское полотно и тончайшая фланель составляли гардероб не менее пышный, чем у самого монарха. Ростовщик не в состоянии был бороться против подобных излишеств: его последние силы иссякли и в присутствии Крус он едва смел дышать, — новый порядок в доме привел к полновластному и деспотическому господству свояченицы.

В день крещения был дан званый обед, а вечером состоялся торжественный прием, на котором присутствовали сотни выдающихся особ. Дом уже становился тесен; пришлось спешно превратить бильярд в гостиную, убранную коврами; на ковры была истрачена сумма, на которую можно было в течение нескольких лет кормить две дюжины семей. Правда, дон Франсиско имел счастье принимать у себя королевских министров, сенаторов, депутатов, тьму титулованных особ, генералов и даже ученых мужей; были среди гостей и барды, и кое-кто от печати; словом, маркиз де Сан Элой мог с полным правом сказать про себя: «Остров-то хорош, но заплатил я за него хорошими побоями». Лиценциат Хуан Мадридский пером райской птицы живописал великолепие бала и выражал надежду на скорейшее повторение торжества. Семья Ромеро ехидно называла этот бал «поклонением волхвов»; при всеобщем одобрении шутка быстро распространилась в свете.

Зима кончилась без особых происшествий, если не считать частых болезней Валентина, свойственных его возрасту. Ребенок вышел хилым, и ближайшие друзья уже догадывались, что наследник короны маркизов не отличается крепким здоровьем. Однако они остерегались высказывать свое мнение после тягостной сцены, происшедшей между доном Франсиско и его зятем Кеведо. Однажды утром Кеведо беседовал с Крус о качестве молока кормилицы, о рахитичности ребенка и с присущей медикам откровенностью сказал:

— Ребенок — урод. Обратили ли вы внимание на его большую голову и заячьи уши? Ноги у него тоже развиваются ненормально, и если ребенок останется жить, в чем я сомневаюсь, он будет кривоногим. Я безошибочно могу сказать, что маленький маркиз де Сан Элой вырастет круглым идиотом.

— Так вы думаете?..

— Да, я думаю и утверждаю, что он урод…

Дон Франсиско к тому времени приобрел привычку подслушивать у дверей, чтобы, разузнав о новых планах свояченицы, вовремя парировать удар; спрятавшись в тот день за портьерой, он услышал весь разговор с многократным повторением слова «урод»; потеряв самообладание, он одним прыжком очутился в комнате и вцепился в горло молодого врача с благим намерением задушить его.

— Мой сын урод?.. — завопил разъяренный отец. — Разбойник, шарлатан! Сам ты гнусный урод и кривоногий завистник… Мой сын — идиот?.. Я задушу тебя, чтобы ты не смел больше клеветать.

Лишь с большим трудом удалось Крус вырвать Кеведо из рук разбушевавшегося дона Франсиско.

— Я говорю сущую правду, — пробормотал красный как перец Кеведито, поправляя воротник сорочки, разорванной когтями тестя. — Научная истина превыше всего; лишь из уважения к сеньоре я не отвечаю вам должным образом. Прощайте.

— Убирайся из моего дома и не показывайся мне больше на глаза. Сказать, что мой сын урод!.. Большая голова, это верно… ведь она полна мудрости… Сам ты вислоухий идиот и жена твоя идиотка. Как пить дать лишу их наследства.

— Успокойтесь, дорогой дон Франсиско, — сказала Крус и крепко ухватила его за руку, видя, что он готов броситься вдогонку за зятем и снова вцепиться в него.

— Вы правы, сеньора!.. — ответил Торквемада, падая бездыханным в кресло. — Я зверски обошелся с ним. Но вспомните, что он сказал… — Он сказал только, что ребенок хиреет… А уродцем он назвал его в шутку.

— В шутку?.. Так пусть вернется и скажет, что он пошутил, и я прощу его.

— Он уже ушел.

— Видите ли, Руфина, конечно, досадует, что родился мальчик. Еще бы, ведь до моей женитьбы она надеялась, что все достанется ей, когда я отдам богу душу, и просто взбесилась на основе моей женитьбы. О, эта соплячка страшная эгоистка! Не знаю, в кого она уродилась. Как вы думаете, не отказать ли ей от дома?

— Что вы! Бедняжка ничем не заслужила!