Повести о ростовщике Торквемаде

— Поверьте, я уж не такое совершенство. Впрочем, однажды я и в самом деле вообразила о себе невесть что. Ну и смеялась же я потом над этим жалким самомнением. Теперь мне кажется, что я просто ничтожество, у меня ведь нет даже талантов. Не думайте, будто мной руководит ложная скромность. Скромность я по-прежнему считаю глупостью. Теперь, когда у меня в руках сокровище, за которое я несу ответственность, я понимаю, что никогда не достигну желаемой цели.

— Не говорите, что вы не обладаете скромностью…Я отлично разбираюсь в людях… Но я хочу сказать, что, поглощенная своими материнскими обязанностями, вы не подозреваете о чем-то весьма важном…

— О чем же?

— О том, что вы сейчас необыкновенно прекрасны, хороши до умопомрачения. Поверьте, когда на вас смотришь, голова кружится… и даже более того — вы ослепляете, как солнце.

— Ну, так наденьте темные очки, — посоветовала Фидела и расхохоталась, показывая два ряда жемчужных зубов. — Впрочем, очки не нужны тому, кто страдает затемнением рассудка.

— Благодарю вас.

— За мою искренность? А в качестве примера моей нескромности скажу, что если я ничего не стою… как говорится, в общественном смысле, зато я хороша собой. Ведь правда, я необыкновенно красива? Не думайте, что я покраснею, услышав ответ. Я сама об этом давно знаю.

— Ваша искренность — новая привлекательная черта, которую я до сих пор не замечал. — А что вы замечаете? Вы только на себя и обращаете внимание, но, поймите, вблизи никогда не разглядишь себя как следует.

— Я так редко разглядываю себя, что до сих пор не знаю, каков я.

— Охотно верю, потому что в противном случае вы не остались бы таким, каков вы есть. Отдаю вам должное.

— Ну, так скажите, каков я?

— Ах, я не могу этого сказать.

— Раз вы так справедливы по отношению к себе, вы сумеете правильно судить и о других.

— Мне не по душе курить фамиам, вы же принадлежите к скромникам, и если я осыплю вас похвалами, вы решите, что я льщу вам.

— Нет, я просто решу, что вы даете мне справедливую оценку.

— Нет, нет, в самом деле, если я вам скажу все, что я о вас думаю, вы покраснеете, как робкий юноша, и больше не придете к нам в дом из страха, что я снова вгоню вас в краску моими похвалами.

— Клянусь, я не перестану ходить к вам, хотя бы вы сравнили меня с небесными ангелами.

— Вы угадали. С ними как раз я и собиралась вас сравнить.

— По ангельской чистоте?

— И по наивности. Со времен студенчества и ухаживания за хозяйками меблированных комнат, где вы вместе с товарищами готовились к лекциям, вы не продвинулись ни на шаг в знании света и людей, с которыми вам приходится общаться. Как видите, вы застряли на ступени наивности и заслуживаете всяческих похвал. Вам удалось познать много истин, правда не всегда полезных; но тонкого чутья, чтобы понять, к какому роду привязанности и дружбы вам следует стремиться, вы еще не приобрели, Пепито Морентин. В этом отношении вы просто дитя, и, право, если вы не поторопитесь заполнить сей пробел, мой Валентин обгонит вас.

Обескураженный донжуан делал вид, будто не понимает Фиделу, и защищался лишь удивленными возгласами; но в глубине души он чувствовал себя жестоко уязвленным надменной отповедью. Фидела говорила с ним стоя, держа на руках ребенка, укачивая его и похлопывая по спине.

— Ваша ирония уничтожает меня, — произнес, наконец, Морентин серьезным тоном, убедившись, что все его попытки овладеть собой и насильно улыбнуться потерпели неудачу.

— Моя ирония?.. Неужели? Не обращайте на меня внимания. Ведь я смотрю на вас, как на ребенка, и, кстати сказать, не очень воспитанного. Современная молодежь, — а я зову молодежью тридцатичетырехлетних людей, — нуждается в суровой школьной дисциплине, иначе ее невозможно пускать в общество. Молодым чужды настоящая деликатность и тонкость, они похожи — вы не обидитесь? — на щегольски одетых клоунов, немного болтающих по-французски. Не помню, кто из наших гостей сказал как-то, что нынче нет больше дам.

— Маркиза де Сан Саломо.

— Вот именно. Возможно, она и права. Впрочем, я сомневаюсь в этом. Но одно несомненно: у нас нет больше кабальеро, если не считать людей старого поколения.

— Вы так думаете? О, чего б я только не дал, лишь бы принадлежать к старому поколению! Готов примириться и с сединой и с ревматизмом! Будь я стариком, вы относились бы ко мне благосклоннее?

— А разве я недоброжелательна? Это не отсутствие благосклонности, Морентин, а просто старость. Я очень стара, гораздо старше, чем вы думаете; пусть не годами — страдания состарили меня. Внезапно изменив тон, Фидела прервала собеседника, собравшегося было что-то ответить. Осыпая ребенка страстными поцелуями, она затараторила детским голоском: