Повести. Рассказы

И если до сих пор Бормотов только слушал членов постройкома и молча делал пометки в своей записной книжке, теперь он повел себя совершенно иначе. Не желая слушать никаких возражений и оправданий, сказал:

— Это безобразие. Смешно сказать, у механизаторов нет машин. Я прошу вас, товарищи, если вы сами не решите, приходите ко мне за помощью. Мы должны обеспечить рабочих всем необходимым на зиму. Всем, как говорят, до нитки. И никакие оправдания ни вам, ни мне не помогут. Ими не заменить людям полушубков, валенок. Как же мы станем спрашивать со строителей настоящую, самоотверженную работу, если сами не сумеем по-настоящему побеспокоиться? Я не хотел бы возвращаться к этим элементарным, но очень важным вопросам.

Много раз мне потом приходилось видеть в разных ситуациях Бормотова, но вот таким твердым, не терпящим возражений он бывал только в одном случае: когда речь заходила о рабочих, об их благополучии. Должно быть, и за это качество настоящего руководителя он снискал у своих механизаторов искреннюю любовь, потому его зовут батей, как некогда в войну звали солдаты хороших офицеров.

12

В Левокумку, что около Минеральных Вод, на берегу реки Кумы, мы приехали с Георгием Федоровичем затемно, вечером. Здесь находилась база одного из участков шестнадцатой передвижной механизированной колонны, начальником которой и был Бормотов.

Поселочек механизаторов располагался на краю селения в вагончиках, похожих на железнодорожные пассажирские вагоны, только размером поменьше. Снятые с колес, они стояли рядами на земле, будто пассажирские поезда подобрали под себя колеса и отдыхали. Дремали, в нетерпении ожидая сигнального гудка, чтобы приподняться и двинуться дальше в путь. Дремали в ожидании степных ветров, снежных буранов и старинных песен про дальние дороги, про любовь и печаль, про людскую доброту и радость, в ожидании походного звона гитар.

В жарко натопленных вагончиках размещались конторы, столовая, красный уголок. Одни строители жили здесь постоянно, до получения квартир, другие — от выходного до выходного. Как и сами вагончики, были они в постоянном ожидании, постоянном движении: ведь вся жизнь мелиораторов — это дороги из конца в конец необъятных степей.

Рано утречком, еще заря не проснется, строители уже на ногах. Умоются холодной водой и идут, поеживаясь от утренней прохлады, от сна, который еще не отлетел окончательно, в вагончик-столовую завтракать. Да и не только завтракать, а просто поздороваться с товарищами, улыбнуться им и согреть их улыбкой, посидеть вместе накоротке, побалагурить о душевных делах, поговорить о работе и, кто знает, возможно, перекинуться несколькими словами о «синей птице». Не прямо, конечно, а обиняками.

Потом сядут в автобусы, в тряские самодельные фургоны и — в степь, в степь. К своим машинам, которые чутко дремали на трассе всю ночь в одиночестве.

Разъедутся, разойдутся строители по широким балкам, по Ингеровским крутогорьям и будут рыть землю, возить, укладывать в насыпи и дамбы, будут преображать полынные степи, крутые овраги, бесплодные пески. Они пробьют под крутогорьями тоннели, проложат каналы, построят водохранилища — дадут здешним суровым местам новую красоту. Они знают, человек, обогащая землю, обогащает прежде всего самого себя, украшая ее, он, украшает и себя.

Сегодня вечером, когда сядет солнце, механизаторы вернутся в вагончики. После ужина молодежь уйдет в город в кино, на свидания. Ну, а тем, кто постарше, кто отгулял свое, хватит и телевизора. Поиграют в шахматы, в домино, почитают книги и — спать.

Пройдет пять рабочих дней, и опустеет на выходные передвижной городок, разъедутся строители по домам, уедут к семьям. Будут стыть вагончики, ожидая возвращения своих хозяев. Будут ждать их разговоров, взглядов, а дверные ручки — тепла рабочих рук, узенькие бетонные дорожки — твердых рабочих шагов, рукомойники — веселого фырканья парней. Вот же земля после темной ночи ждет прикосновения первых солнечных лучей…

Мы приехали в этот поселочек поздно вечером.

За день устали и намерзлись, хотелось скорее забраться под теплое одеяло и поспать. Но прежде, чем спать, надо было хоть немного перекусить, поэтому пошли в вагончик-столовую.

Поужинали сардельками, выпили, обжигаясь, горячий чай, и сон меня окончательно разморил. Шли по бетонным дорожкам, и они казались нескончаемо длинными, а вагончик, в котором определил нам ночлег комендант, очень далеким — так я устал, так хотелось спать. Да и Георгий Федорович, похоже, не меньше моего хотел поскорее добраться до подушки.

Разместились в одном вагончике, но в разных комнатах. Точнее — в разных купе.

Уже давно вернулись ребята из кинотеатра, отзвонили по радио московские куранты, а Георгий Федорович все разговаривал тихонько, почти шепотом, с начальником участка, со старшим прорабом, с экономистом.

Разговаривали они, и мне расхотелось спать — отошел сон, ушла усталость…