Повести

— Где сумка, которую офицер вёз с собой?

Ефремов вперился в переводчика. Теперь переводчик поднял лицо, и поручик ясно увидел того самого длинноносого, который бросился вплавь с парома на реке Псёл.

— А, старый знакомый, — сказал Ефремов, — так ты и насчёт сумки донёс? И давно служишь ты неприятелю?

Длинноносый не отвечал. Он обратился к генералу и стал говорить что-то, низко кланяясь. Генерал слушал его прищурившись, потом махнул рукой и обратился сам к поручику.

— Господин рюска порюшик говорит, где сюмка, или терят свой шизнь, — промолвил он весело.

— Где сумка, не знаю, — сказал Ефремов.

— Офицер нельза «не знаю», — отвечал генерал, — офицер всегда «знаю»! — Он стукнул тростью. — Два день дюмай, потом придюмай! Его говорит, — генерал указал тростью на длинноносого, — его говорит, господин рюска порюшик нушно голова рюби. Я не любит голова рюби. Меня надобно сюмка. А нет сюмка — будем стреляй. Вот так! Пуфф!

Генерал изобразил пальцем, как пуля попадёт поручику в голову, и засмеялся.

— Спасибо, — сказал Ефремов, глядя на переводчика, — наши ещё с тобой сосчитаются, длинный нос…

Переводчик снова быстро заговорил, кланяясь генералу, но тот махнул рукой. Солдаты брякнули пиками, и пленных увели в деревянный дом.

День шёл за днём. В шведском лагере протяжно играла труба, били барабаны и ржали лошади. Караульные расхаживали у двери. Неподалёку от дома, в котором находились пленные, что-то равномерно скрипело и ухало. Уханье и скрип начинались с утра и прекращались около полудня.

— Видать, у них здесь кузня, — заметил Тимоха.

— Кузня звенела бы, — отвечал поручик, — а тут вроде как бы сваи заколачивают…

Это уханье раздражало Тимоху. Он не мог усидеть на месте. Однажды он попытался высунуться из окна, но усатый караульный солдат направил на него пику.

— Скажи, служивый, что там стучит? — спросил Тимоха.

Караульный что-то рявкнул и замахнулся пикой.

— Не понимает по-нашему, — сокрушённо сказал Тимоха, — а то я уговорил бы его.

— Не трогай его, он пуганый, — сказал поручик, — ишь ведь, загнали их наши на Украину! Они было думали к Москве пробраться, да не вышло. Теперь набросились на Полтаву, да тут им, кажись, и конец будет. Наши подходят с большим войском, а им и уйти-то некуда. Вот они мучаются… Стой! Что это?

На двор галопом въехал стройный молодой всадник в коротком плаще с золотыми шнурами и шляпе с белым пером.

При его появлении караульные солдаты вытянулись в струнку. За всадником следовали два кавалериста с лихо закрученными усами. Всадник кивнул одному из них. Тот слез с лошади и распахнул дверь домика.

— Порюшик Эфрэмоф! — с трудом выговорил он, глядя в бумагу. — Марш за мною!

— Куда? — спросил поручик.

— Молшайт! Приказ короля!

Тимоха горестно смотрел, как поручика вывели на двор. Подкатила двуколка, в которую Ефремова втолкнули силой. Нарядный всадник крупной рысью выехал за ворота. Двуколка поехала за ним, а за двуколкой отправились и кавалеристы. Стук копыт затих в отдалении.

— Эх, — горестно промолвил Тимоха, — никак, повезли голову рубить…

Большая белая усадьба была окружена караулами со всех сторон. Но при появлении всадника с белым пером солдаты наклоняли ружья, а офицеры салютовали шпагами. Ефремова провезли по длинной аллее между двумя рядами высоких тополей и велели вылезть у крыльца. Всадник с пером соскочил с коня, бросил поводья солдату и сделал поручику знак следовать за собой.

Они прошли через несколько комнат, наполненных разодетыми офицерами. Приглушённый гул голосов стихал при их появлении. В четвёртой или пятой комнате было пусто. Двое караульных офицеров стояли у двери с палашами наголо.

Человек с белым пером указал поручику место, где ему стоять, снял шляпу и исчез за дверью. Через несколько минут дверь распахнулась. Провожатый Ефремова появился и сделал знак рукой — войти.

Ефремов твёрдыми шагами вошёл в следующую комнату и остановился. У стола сидел человек в чёрном платье, остриженный в скобку. На носу у него красовались большие очки, а в руке было гусиное перо. Другой человек стоял у окна спиной к поручику. Роста он был небольшого, с коротко остриженной большой головой. На нем был серый, скромный камзольчик и высокие сапоги. Руки его были сложены за спиной.

Молчание продолжалось несколько минут. Потом высоким и слабым голосом заговорил тот, который стоял у окна. Говорил он по-шведски. Сидящий у стола повернулся к поручику и сказал по-русски:

— Поручик Ефремов! Его королевское величество изволит спрашивать, давно ли выехал из Москвы?

— Недавно, — отвечал поручик.

— Его величество изволит спрашивать, не уезжают ли жители Москвы из города?

— Такого не заметил, — отвечал поручик.

— Нет ли в Москве голода или смятения великого?

— Нет и в помине, — удивлённо отвечал поручик.

Человек, стоявший у окна, повернулся к Ефремову. Поручик увидел бледное лицо с длинным энергичным подбородком, высокий узкий лоб и блуждающие глаза.

— С каким делом ехал поручик в лагерь царя Петра?

— Вёз запечатанную сумку.

— Что в ней было?

— Не знаю да и знать не могу.