Повести

Шведские часовые их в лагерь не пустили. Но мазепинцы велели «ди-ду» петь про старину, взгрустнули и подарили ему небольшой кусок сала. А когда он попросил ещё «для малых деток», рассердились, прикрикнули и велели убираться прочь. Отойдя подальше, слепой «дид» сразу стал зрячим и подмигнул Алесю.

— Чуешь? — сказал он. — У них у самих, шибеников, вечерять нечем. Кони, чуешь, неспокойные, некормленные… А на хари ихние подивись — как у баб на похоронах. Слышал я, кажут, что Петрово войско недалече…

Подойдя ночью к роще, Пузо защёлкал соловьем, да так лихо, что Алесь развеселился. И ещё интереснее получилось, когда из рощи ответил целый соловьиный хор.

— Наши, — уверенно сказал Пузо.

Выслушав рассказ Пуза, атаман взъерошил бороду и сказал задумчиво:

— Хлопцы, будет час, налетим и на самый лагерь!

Алесь с братом в эту ночь были караульными. Они сидели на опушке леса с топорами и пистолетами. Кругом стояла тихая ночь. Звёзды горели так ярко, как никогда не горят они на севере. Приложив ухо к земле, можно было услышать смутный гул.

— Это за Ворсклой, — сказал Ярмола. — Петрово войско идёт…

Оба молчали несколько минут.

— Негоже, — сказал Алесь, — что я поручикову сумку не довёз.

— Нужна Петру твоя сумка! — отозвался Ярмола. — Он о буквах нынче не думает…

— Думает, — сказал Алесь, — а то не слал бы гонцов с письмами из военного похода. Всё про книги приказывал…

— Откудова знаешь?

— Дедушка Ефремов говорил.

Ярмола помолчал и вздохнул.

— Зря бросил ты дело книжное, браток, — проговорил он, — в наших Смолятичах ведь никто читать не умел. Ты первый выучился… И Москву повидал.

Алесь не отвечал.

— Ворочайся в Москву, брат, — неожиданно сказал Ярмола, — там дело великое — книги. А в Смолятичах найдётся кому за тебя на попас ходить… А?

Алесь не отвечал. Вспомнил он великий город, его золотые маковки, разъезженный телегами бревенчатый настил Никольской улицы, роскошные ворота Печатного двора, сосредоточенные лица справщиков и длинные ряды книг…

Сильна Москва ученьем — и всегда была сильна.

В эту ночь приснился ему сон: будто слышен вдали горластый перезвон московских колоколов. Облака плывут по голубому небу над Кремлём. А вот и дедушка Ефремов, высокий, плечистый, смуглый и как будто печальный.

Алесь ждал, что дедушка что-нибудь скажет, и сам дедушка словно старался что-то сказать… но не сказал ничего. Вместо слов он поманил Алеся рукой и указал ему молоточком на свой верстак.

Алесь хотел сказать, что он дедушку понял, но и у него язык не повернулся. И тут Ефремов стал исчезать постепенно — сначала туловище, потом борода. Остались только глаза да морщинистый лоб, подвязанный ремешком. И глаза смотрели на Алеся ласково и скорбно.

«Дедушка Ефремов, ей-богу, я вернусь!» — закричал Алесь и проснулся.

Ему жалко было дедушку и стыдно, что обещал то, чего выполнить не мог, — ведь он не собирался возвращаться. А потом ему так грустно стало, что он целый день ни слова не вымолвил.

— Ну что, браток, — спросил его Ярмола уже к вечеру, — надумал что-нибудь?

— Ничего я не надумал, — рассердился Алесь и хотел было пойти чистить коней.

— Я почищу, — сказал Ярмола, — а ты ещё подумай…

В шведском лагере началась суматоха. Скрипели повозки, чавкали копытами лошади, тяжело лязгали лафеты пушек, возчики ругались на непонятном языке, трубные сигналы один за другим прорезали воздух.

— Выступают, ваше благородие, — замечал Тимоха, — слышите, обоз поехал?..

Через несколько минут вошёл краснолицый унтер и велел пленникам выходить. Их посадили на воз вместе с караульными.

Дорога вся была забита повозками. Пыль стояла столбом. Возчики стегали лошадей. Поминутно скакали мимо всадники в нахлобученных на уши треуголках. Ефремов, прищурившись, посматривал кругом.

— Отходят от Полтавы, — шепнул он Тимохе, — видать, наши близко…

— Ваше благородие, — тихо сказал Тимоха, — а ежели нам податься в кусты? Я с двумя справлюсь…

— Постой, — отвечал поручик, — на открытом месте нельзя.

Обоз вытянулся длинной цепочкой и пополз под гору. Воз, на котором ехали пленники, оказался позади.

Поручик глазами указал Тимохе на тёмную рощицу справа от дороги. Тимоха чуть кивнул головой.

Воз ехал тихо.

Тимоха внимательно разглядывал своего соседа, сухопарого солдата с рыжеватыми усами. У этого солдата было в руках ружьё да сбоку в ножнах висел тесак.

— Ваше благородие, — прошептал Тимоха, — я у него возьму ружьё, а вы разом бросайтесь на дорогу — да в зелень… Унтер-то будет стрелять, да я и с ним справлюсь…

Всего этого не пришлось делать. Только воз въехал на узкую дорожку в лесу, как раздался крик, в воздухе замелькали топоры и рогатины, загремели выстрелы. На дорогу спереди и сзади воза посыпались люди в бараньих шапках и холщовых рубахах. Лошадей остановили, унтеру отвесили удар обухом по затылку.

Поручика и Тимоху ухватили и потащили в сторону. Прежде Чем они успели сообразить, что с ними происходит, как уже оказались в роще. Там на прогалине стояли два человека: один широкий, как ворота, с большой чёрной бородой; другой был мальчик лет двенадцати, золотоголовый, веснушчатый, сильно загорелый.