Повитель

… Через некоторое время Григорий был даже рад, что дали ему такую спокойную должность. Придет утром пораньше на конюшню, проверит, хорошо ли вычищены стойла, и ждет нарядов. Ракитин ввел такой порядок — любую работу на лошадях оформлять документами. Надо кому-нибудь из колхозников съездить куда — тоже выписывают в конторе наряд. Потом уже идут к Бородину. Он берет бумажку, кладет в карман и распоряжается, какую запрягать лошадь. Никто его не тревожил, и он никому не лез на глаза. Жить можно!

Но, видя, как беспрекословно выполняют колхозники распоряжения Ракитина, опять завидовал этому человеку. «Погоди, отхозяйничаешь. Выйдет момент, столкнем тебя, только ногами засучишь».

Но в душе сознавал: никого уже он не столкнет, только тешит себя, как маленький, несбыточными замыслами.

3

Когда в МТС закончился ремонт, Петр Бородин несколько недель отдыхал дома. Теперь они с Поленькой встречались почти каждый день. В их отношениях вроде ничего не изменилось. О том вьюжном вечере не вспоминали ни он, ни она.

Григорий внимательно наблюдал за сыном и все более мрачнел. Однажды сказал:

— Я ведь по-серьезному говорил тогда вечером с тобой… И по-хорошему.

Петр ждал этого разговора. Нервы его, несмотря на внешнее спокойствие, были все время до предела натянуты. И вот сейчас словно кто дотронулся до них острым ножом.

— А ты по-плохому лучше, по-плохому… — воскликнул он, бросая в угол полушубок, который собирался надеть. Не помня себя, схватил возле печки полено и шагнул к отцу. Тот быстро, как на пружинах, вскочил с табурета. Но Петр бросил полено ему под ноги: — На, бей! Бей! Только сразу. Не могу я сделать по-твоему, не могу из сердца ее…

И Петр упал вниз лицом на кровать.

— Знаю, — помолчав, заговорил отец. — Не так это просто — сразу из сердца… Тоже бывал молодой. И сох, как ты вот, по одной… А не получалось… Ну, и… посоветовал мне один бывалый человек первейшее средство в таких случаях — ходить к ней сперва через день, потом через два, через три. А чем дальше, тем реже, реже… И помогло, начало выветриваться… Сейчас еще благодарю того человека. А девка, между прочим, не твоей чета была: посдобнее, на дрожжах…

Петр дернулся, хотел что-то сказать, но так и остался лежать: молча, вниз лицом.

Встретив Петра на другой день, Поленька спросила озабоченно:

— Опять случилось что-нибудь? Я ждала вчера…

— Почему опять? Разве случалось раньше что-нибудь? — перебил ее Петр.

— Ну, в тот вечер, когда вьюга была… Тоже ведь что-то… произошло. А ты так и не сказал…

Петр не в силах был смотреть в ее ясные, лучистые глаза и отвернулся.

— Ничего не случилось. Так… просто не мог прийти.

Расстались они в этот вечер раньше обычного. В груди у Петра жгло, точно кто вложил туда горящий уголь. И если бы Поленька окликнула его, он вернулся бы, схватил ее, прижал, зацеловал бы… Но она не окликнула. Она только печально и непонимающе смотрела ему вслед. Где-то на улице пиликала гармошка, взлетали в морозный воздух озорные голоса колхозных парней и девушек. Поленьке не хотелось, чтобы ее увидели, и она побежала домой. Бежала и боялась, что расплачется.

Были потом еще встречи, но проходили они уже не так, как раньше, хотя говорили друг другу вроде те же слова… Проводив ее, Петр торопливо прощался и быстро уходил.

— Ты вроде боишься кого, — сказала как-то с горечью Поленька. — Каждый раз, не успеем дойти до дома, скорее обратно бежишь… К нам никогда не зайдешь… Может… Может, вообще я в тягость тебе? Пожалуйста…

Поленька потирала белой вязаной варежкой щеку около глаз. Стояла так, отвернувшись, пока Петр медленно не заговорил:

— Зачем ты так, Поленька?! Стесняюсь я заходить… к вам… матери стесняюсь. Но я зайду… Чтобы ничего такого не думала, завтра же зайду вечером и все скажу ей.

Тогда Поленька обернулась и сама сказала:

— Ну, иди скорее домой, замерз ведь. — И когда он поцеловал ее, она шепнула: — А маме ничего говорить не надо. Она все знает…

Петр и в самом деле стал после этого иногда заходить к Поленьке.

Между тем дело шло к весне, сильнее разгоралось солнце на небе.

Петр думал теперь о Поленьке днем и ночью. Но странно!.. В мыслях он был с ней каждую минуту, а на деле получалось как-то так, что встречались все реже и реже.

Перед последними зимними буранами, которые случались обычно в конце марта, Разинкин приказал нарезать снегопахом канавы на полях локтинского колхоза. Петр работал добросовестно, сильно уставал. Вернувшись с поля, торопился к Поленьке, но отец чаще всего находил какую-нибудь работу по хозяйству. «Успеешь погулять… Крыша вон от снега обламывается, сбросай…»

Или говорил раздраженно:

«Навозу в коровнике накопилось — не пролезть. Все отец должен делать…»

Петр лез на крышу или до глубокой ночи выкидывал навоз из коровника. Можно было бы еще сбегать повидаться с Поленькой, но отец стерег каждое его движение: «Ничего, ничего… Не последний день живешь на земле. Ложись, завтра тебе на работу рано…» Петр закусывал губы, шел спать.