Повитель

После ветров наступили тихие морозные дни с розовым инеем по утрам — куржаком, как говорят в Сибири.

В такое утро Григорий наконец появился в конторе. Ракитина не было в кабинете, а находившиеся тут по какому-то делу колхозники встретили Бородина молчаливо.

Зашел в контору Туманов, спросил председателя.

— На конюшне он, — ответил счетовод. — Там племенная кобыла ожеребилась, а жеребенок мертвый. И кобыла, говорят, плохая. Ракитин и побежал посмотреть на нее. Сказал, сейчас вернется.

Туманов обернулся, увидел Григория поздоровался с ним.

— Пришел вот посмотреть, как хозяйствуете, — проговорил Григорий, усмехаясь, хотя у него никто не спрашивал о цели прихода.

— Ничего, хозяйствуем.

— Ну, ну, трудодни покажут…

— У кого есть они — тому, конечно, покажут, — срезал его Туманов.

Открылась дверь, и вошел Ракитин, мрачный, расстроенный. Бородин, дымя папиросой, сел возле стола счетовода, слушая голоса из председательского кабинета. В открытую настежь дверь входили и выходили колхозники, перекидывались шутками, смеялись. И Бородин подумал, что, когда он сидел в председательском кабинете, в конторе никто никогда не смеялся, хотя целыми днями толпился народ. Сейчас контора быстро пустела.

— Бородин! — услышал вдруг Григорий голос Ракитина.

И, помедлив, откликнулся:

— Чего?

— Заходи сюда.

Григорий нехотя поднялся со стула.

— За назначением на работу пришел? — спросил председатель.

— Пришел — и все. Из любопытства.

— Вот как! Тебя что же, считать или не считать колхозником?

— Это твое дело. — Григорий дернул усом.

Ракитин сказал спокойно:

— Смотри, не будешь работать — выгоним из колхоза.

— Не пугай, руки коротки. До конца года далеко, минимум выработаю еще…

— А я не пугаю, я тебя просто предупреждаю. — Ракитин побарабанил пальцами по крышке стола. — Мы на правлении установили не годовой минимум выработки трудодней, а месячный. Для мужчин — двадцать пять трудодней. Не выработаешь их один месяц, второй, третий — рассматриваем вопрос на правлении, потом на общем собрании, и… освобождай колхозную землю.

— Та-ак!.. — глухо протянул Бородин.

— Значит, выбирай. Дисциплина сейчас строгая.

— Отошло мое время выбирать. Теперь ваш верх…

Ракитин чуть поморщился.

— На конеферме заведующий у нас растяпа. Племенных кобыл разрешал запрягать перед самыми родами. Сегодня мертвый жеребенок родился, слыхал? Так вот, если… Принимай конеферму.

Григорий ожидал худшего. Однако не мог удержаться от усмешки. Пряча ее в растрепанных, как старая мочалка, усах, он сдержанно произнес:

— Укатали крутые горки сивку-бурку, теперь, стало быть, в конюшню.

— Зря ты обижаешься, Бородин. Важное и ответственное дело тебе поручаем. А не хочешь — уговаривать не станем.

— Что ж, и на конюшне потрудимся. Не ударим в грязь лицом, — поспешно проговорил Бородин, поняв, что Ракитин говорит правду.

Придя на ферму, Григорий ахнул. Вместо восьмидесяти лошадей в конюшне стояло всего коней пятнадцать, да несколько племенных кобыл находилось в родильном помещении.

— А где же… остальные лошади? — спросил Григорий у старика конюха Авдея Калугина.

— А продали, Григорий Петрович, — охотно откликнулся Авдей. — Пока ты… в общем, сразу после отчетного собрания Тихон Семенович сюда пожаловал, осмотрел каждого коня, будто не видел никогда. А через три дня постановление правления вышло: продать всех коней, кроме кобылешек да этих вот меринков.

— Та-ак… — протянул Григорий.

— Конечно, так, — закивал головой конюх. — Ракитин правильно, по-хозяйски рассудил, в интересах, так сказать. Зачем нам такую прорву лошадей? Не пашем на них, не косим. Все тракторами да автомашинами теперь работаем. А когда по мелочи что подкинуть, дюжины конишек хватает. А то ведь за зиму добрую половину кормов лошади съедали, коровенки наши тощали, удои падали. Конечно, привыкли мы к лошадям, а все ж таки правильно Ракитин сделал, в интересах…. Потому колхозники поддержали эту мероприятию… И сено ведь на тракторах развозим на ферму, и автомашины…

Старик сыпал слова беспрерывно, и казалось, никогда не остановится.

— Замолчи-ка, — попросил Григорий, поморщившись. — Как у тебя язык не устанет. Я же в том смысле, что конюхом назначил меня Ракитин, не заведующим.

— Как это конюхом! Как это конюхом! — дважды воскликнул Авдей. — А я, выходит, кто?! Смещение с должности по причине должно происходить… А где причина? Я ить работаю не для ради трудодней, а в интересах… И опять же, несмотря на годы. А трудодней сыны у меня зарабатывают столь, что на восьмерых хватит. Я ить пойду да возьму за горло председателя: обскажи причину, коли так…

— А с тобой, дед, весело работать будет, однако, — сказал Бородин.