Повседневная жизнь армии Александра Македонского

Однако, явившись в самое сердце Индии, на берег Биаса близ Лахора (Восточный Пакистан), воины, которых царь хотел довести до Ганга, устроили «забастовку». Буквально: они сели на речную отмель^[35] и в отрепье, под проливным дождем, отказывались идти дальше. Они показывали свое выщербленное оружие, свои тела, покрытые шрамами и воспаленными язвами, они плакали и стонали. Один из военачальников, Кен, решился сказать полководцу, у которого также добавилось рубцов, что тот не является ни богом, ни новым Гераклом и — единственный из олимпийцев — удостоился видеть места, где солнце вывозит свою повозку из Великого океана! Подобно Ахиллу, взбешенный царь на три дня удалился к себе в палатку. Постепенно к нему возвращается разум. Получается, он не понял дельфийского урока: «Не прикидывайся богом; будь человеком; оставайся на месте». Выходит также, что если верность его воинов на протяжении четырех лет покоилась на чувствах, неподчинение в последние пять лет основывалось на разуме, простом разуме. И сопровождавшие его восемьдесят тысяч человеческих существ поспешно возвели двенадцать алтарей — своим богам, а не своему царю — и основали городок Никея («Победоносная») в память об их победе, не назвав город в честь Александра.

Нет смысла возвращаться здесь к мятежу в Сузах, вспыхнувшему двумя годами позже: мы уже дважды его упоминали. Лучше попытаемся объяснить его причины теми событиями, которые случились в армии на пути между Индией и Персией. Едва воины Александра достигли слияния рек Джелам и Чинаб, в 250 километрах к югу от Никеи, «македоняне, полагавшие, что они уже преодолели все опасности, вдруг узнали, что им предстоит новая война с самыми свирепыми племенами Индии (кшудраками и малавами к востоку от современного Мултана в Пакистане), испуганные этой неожиданной опасностью, снова стали донимать царя мятежными речами…» (Квинт Курций, IX, 4, 16). Царь успокоил их, выдав им на расправу тысячи плохо вооруженных землепашцев. Но брахманы повсюду будоражили население, чьих священных коров съели греки. Неожиданные бои обескровили войско. Туземцы использовали мечи и стрелы, отравленные змеиным ядом. Две Александрии, заложенные в Оппиене и Синде (около Уча и Брахмабада?), выглядели скорее городами-убежищами и больницами для покрытых паршой людей, страдавших от лихорадки, чем настоящими колониями. Около Белы, к югу от Белуджистана, царь решил заставить свои наиболее легковооруженные войска преодолеть 11 сотен километров гористого района, отделявшего их от узкого Ормузского пролива, где они должны были встретить флот Неарха. Конец лета, русла рек по большей части пересохли. Здесь лучше процитировать рассказы античных свидетелей: «Отсюда он проник к приморским индам. Они владеют обширной и пустынной страной и даже с соседями не состоят ни в каких торговых сношениях. Обладая от природы суровыми нравами, они совсем одичали в уединенности: ногти у них никогда не обрезаются и отрастают, волосы не стрижены и косматы. Хижины они строят из раковин и других вещей, выброшенных морем. Одеваются в шкуры зверей, питаются вяленой рыбой и мясом животных, выбрасываемых морем. Израсходовав свои запасы, македоняне начали терпеть нужду, а потом и голод и стали питаться корнями пальм, так как произрастают здесь только эти деревья. А когда и этой пищи стало не хватать, они закалывали вьючных животных, не жалели и лошадей, и когда не стало скота, чтобы возить поклажу, они предавали огню взятую у врага добычу, ради которой и дошли до крайних восточных стран. За голодом последовали болезни: непривычный вкус нездоровой пищи, трудности пути и подавленное состояние духа содействовали их распространению, и нельзя было без урона в людях ни оставаться на месте, ни продвигаться вперед: в лагере их угнетал голод, в пути еще больше болезни. Однако на дороге оставалось не так много трупов, как полуживых людей. Идти за всеми не могли даже легкобольные, так как движение отряда все ускорялось: людям казалось, что чем скорее они будут продвигаться вперед, тем ближе будут к своему спасению. Поэтому отстающие просили о помощи знакомых и незнакомых. Но не было вьючного скота, чтобы их везти, а воины сами едва тащили свое оружие, и у них перед глазами стояли ужасы грозящих бедствий. Поэтому они даже не оглядывались на частые оклики своих людей: сострадание заглушалось чувством страха. Брошенные же призывали в свидетели богов и общие для них святыни и просили царя о помощи, но напрасно: уши всех оставались глухи. Тогда, ожесточаясь от отчаяния, они призывали на других судьбу, подобную своей, желали и им таких же жестоких товарищей и друзей. Царь, мучимый горем и стыдом, поскольку именно он был причиной стольких страданий, отправил людей к сатрапу парфян Фратаферну, чтобы тот доставил ему на верблюдах сухого провианта; и других начальников ближайших провинций он оповестил о своем бедствии» (Квинт Курций, IX, 10, 8–17).