Повседневная жизнь ацтеков накануне испанского завоевания

Прозаические произведения включали в себя назидательные речи, мифы, исторические повествования, а стихи, чаще всего написанные хореем, — религиозные или светские поэмы. Множество отчетов или описаний, которые в литературе древнего мира составили бы в прозе, в Мексике заучивали в форме стихов или ритмических фраз, которые было легче хранить в памяти. Риторика и поэтика использовали языковые средства с максимальным эффектом. Богатство науатля позволяло нанизывать полусинонимы, отличающиеся друг от друга легкими нюансами, для описания одного и того же события. В переводе это создает видимость многословия, но в оригинале достигает задуманного эффекта.

Чтобы сообщить о том, что колдун Титлакауан принял облик старика, ацтекский рассказчик буквально говорит примерно следующее: «Он превратился, преобразился, нарядился старикашкой, согбенным, седым, с белыми волосами». Другой распространенной стилистической фигурой было выражение какого-либо понятия путем соположения двух слов, образующих «двучлен», например: миштитлан айаутитлан (в облаках, в тумане) — таинственно; нома нокши (моя рука, моя нога) — мое тело; ин чальчиуитль ин кецалли (нефрит, перья) — богатство или красота; итлатоль иийо (его слово, его дыхание) — его речь; ин шочитль ин куикатль (цветок, пение) — поэма и т. д.

Та же тенденция проявляется в параллелизме, к которому постоянно стремились в поэмах и речах: этот стилистический прием состоит в том, чтобы ставить рядом две фразы, равнозначные по смыслу: чокистли мотека, ишайотль пишауи — «скорбь переполняет, слезы текут». Стремились также к фонетическому параллелизму — ассонансу, аллитерации. Все эти фигуры, а также тщательно продуманные метафоры были отличительной чертой красноречия, манерой говорить, подобающей хорошо воспитанному, культурному человеку.

Насколько стиль летописей был сухим, лаконичным, сведенным к четкому изложению фактов, настолько стиль речей был цветистым, даже выспренним на наш вкус. Мы уже приводили выше несколько примеров. Невозможно преувеличить необычайное пристрастие мексиканцев к философско-моралистической риторике. Они цеплялись за любой повод, чтобы неустанно разглагольствовать, бесконечно отвечая друг другу, обмениваясь «общими местами» (в смысле латинской риторики), то есть общепризнанными понятиями, на которые они набрасывали покров своих метафор. «Они страстно увлекались ораторским искусством, — пишет Муньос Камарго. — Произнося свои речи, они сидели на пятках, не касаясь земли, не поднимая глаз, не сплевывая, не жестикулируя, и не смотрели вам в лицо. Закончив, оратор поднимался и уходил, опустив голову, не поворачиваясь спиной, выказывая скромность».

По случаю любого происшествия в общественной или частной жизни устраивались настоящие турниры красноречия, будь то в связи с избранием императора, рождением ребенка, уходом купцов в экспедицию или свадьбой.

Поэзия ценилась не меньше. Сановники и их родня, в том числе самые знатные женщины, стремились отличиться в поэтическом искусстве. В Тескоко, где особенно почиталось всё, что относилось к красноречию, один из четырех высших правительственных советов назывался «советом музыки и наук». В его обязанности, помимо исполнения законов, касающихся культов и колдовства, входило поощрение поэзии: он организовывал состязания, после которых правитель раздавал победителям ценные подарки.

Помимо поэтов-любителей — образованных аристократов, самым известным из которых был сам правитель Несауалькойотль, — на службе вельмож состояли профессиональные поэты, воспевавшие подвиги героев, величие правящих династий, а также очарование и томление жизни. Эти поэты преподавали пение и музыку в «домах пения» (куикакалли), пристроенных к дворцам или находившихся на содержании кварталов.

Само прозвание поэта (куикани, «певец»^{73}) показывает, что стихи и пение были синонимами, ибо стихи всегда пели или, по крайней мере, декламировали под аккомпанемент музыкальных инструментов. Перед текстом некоторых стихов идут пометки с указанием ритма тепонацтли, звук которого сопровождал декламацию. Некоторые произведения показывают, что поэт сознавал свою высокую задачу:

Я обтачиваю нефрит, я наливаю золото в тигли —
Вот моя песнь!
Я оправляю изумруды —
Вот моя песнь!

Он говорил также:

Я, поэт, владыка песни,
Я, певец, бью в свой барабан.
Да пробудит мой зов
Души погибших товарищей!

Или еще: