Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

Древние верили, что чихание содержит нечто божественное и предзнаменует будущее; почему оно в греческом языке часто выражалось словом птица: ибо сии животные во многих отношениях были почитаемы предвестниками будущего. Плутарх в своем письме о гении Сократа говорит: «Что в медицине пульс для тела человеческого, то для души чихание, которое посему и обоготворили; по той же причине повергались на землю, когда кто чихал». «Почему, — спрашивает Аристотель, — чихание поместили мы в число богов; а не уважаем подобным образом кашель и одышку? Может быть, потому что оно происходит в голове, как наилучшей части нашего тела и жилище мыслей? Или потому — что чихание есть знак здоровья, но кашель и одышка напротив того есть знак нездоровья?»

Но сей Аристотелевой причины недовольно; поелику люди имели слабость обоготворить многие несравненно худшие вещи. Итак, в сем случае нет другой причины, кроме предрассудков обладающих весьма часто слабыми умами.

Тут надобно еще заметить несколько о гении Сократовом. Может статься, что просвещеннейший, полезнейший и почтеннейший сей философ Греции под откровением своего гения понимал нечто другое, а не чихание. По крайней мере сие подтверждает какой-то Тересий из Мегар, которого Плутарх следующим образом заставил говорить: «Гений Сократа содержался в чихании, или в собственном его, или и другого: ибо если он имел какое-нибудь намерение и когда кто чихнул — находясь у него на правой стороне или за ним, то сие служило ему хорошим предзнаменованием к исполнению своего намерения; но ежели кто чихнул на левой стороне, то сие было знаком, что он должен оставить свое предприятие. Что же касается до его собственного чихания, то оно значило одобрение предприятия, ежели случалось ему чихнуть при самом начатии; но когда происходило оно уже во время действия, то сие было предостережением, дабы оставить свое предприятие».

Сии слова крайне огорчают Плутарха, и он никак не может согласиться, чтобы толико прославленный гений Сократа мог состоять из такого ничтожного мнения и чтобы столь умный и рассудительный муж мог заняться подобными нелепостями. Но кто без слабостей? Мало ли видим мы и в теперешнем просвещенном веке, когда светило образования так сияет, мало ли видим людей, которые, прошедши несколько десятков учебных зал и наполнивши голову свою всеми познаниями, не оставляют самых грубых предрассудков? Почему и великий Сократ в таком веке, когда мифология, повести героических времен и картины обильные стихотворцев столько подкрепляли суеверие, не мог иметь своих слабостей? Век Сократа наполнен был бездною суеверных выдумок; многие философские системы, вместо того чтобы искоренять, еще поддерживали их; чудные заключения древних физиков, богослужебные обряды, предсказывания по полету птиц, по внутренности животных, пророчества оракулов, гадание по звездам, одним словом, все обстоятельства соединилися и запутали гордиев узел суеверия так крепко, что нельзя было его развязать иначе, кроме как решительным ударом божественного меча Откровения.

Наконец один только Сократ мог бы нам открыть свои таинства, ежели бы он что-нибудь писал; или если бы ученики замечали слова его в сем отношении! Ежели мы снесем все места, где Ксенофонт упоминает о гении Сократа, и решительно заметим образ и обширность влияния, которое приписывает Сократ своему гению; то найдем, что всегда о том только идет речь: начать или оставить предпринимаемое дело? Но нигде сей дух не дает ему совета, каким образом исполнить дело, чтобы оное кончить в свою пользу? Итак, он был только спасительное предостережение, что с помянутыми словами Тересия весьма согласно. Впрочем теперь же докажу, что привычка следовать предвещанию чихания была общая: поелику оно почиталося голосам божества, которое человека увещевает: что ему делать или что оставить; по чему, вероятно, что Сократ следовал сему общему обычаю.

История упоминает о некоторых случаях, когда чихание произвело большое впечатление и было принято знаком доброго или худого предзнаменования. Я ссылаюсь только на один пример, взятый из Ксенофонтова описания похода Кирова против персидского царя Артаксеркса. Когда Кир потерял сражение в 400 году до Р. X. при Кунаксе близ Вавилона, то правое крыло, состоявшее из 10 тысяч греков, было отрезано и находилось в большой опасности среди неприятельской земли; тут Ксенофонт ободрил их речью и уговорил, чтобы с оружием в руках проложили себе дорогу в свое отечество. Лишь оратор начинал склонять воинов к согласию на свое предложение, как один из солдат чихнул: и сие послужило всеобщим знаком, что боги согласны, и с восклицанием выбрали оратора своим начальником, который, как показало следствие, оправдал сей выбор.