Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

Сидим в большой комнате за огромным столом под зеленым сукном. В витринке — коллекция фуражек музыкантов со всего мира. Наконец все в сборе. Обстановка напоминает встречу западного журналиста в брежневскую эпоху с «простыми советскими солдатами» в Таманской дивизии. В данном случае роли «особистов» играют старший офицер-музыкант и «мой» Дагийон. Говорим по-французски — не только из вежливости к офицерам, но и согласно уставу. В личном общении легионеры мешают все известные им языки.

Солдаты с территории бывшего СССР служат под своими именами. Общаются между собой по-русски.

Особенно на пляже и во время пикников. Обычно только «прибалты» поначалу не хотят разговаривать на языке «оккупантов», но потом меняются: как говорят в легионе: «не легион меняет человека, а человек меняется в легионе». С бывшим соцлагерем общаются сначала по уставу — по-французски, а потом тоже переходят на русский… Только вот молодежь его уже совсем не знает: вытравили русский из обихода младоевропейские политики.

Все это я узнаю позже, а пока в воздухе висит легкое напряжение… Чувствую, что соотечественники не особенно жалуют «акул пера» с бывшей родины. Приходится представляться и долго про себя, любимого, рассказывать. Монолог прерываю короткими вопросами и нахожу своих «зем» — москвичей. Сержант-шеф, по-нашему старший сержант, Юрий Васильев из Москвы. Ему — 35. В легионе служит уже третий срок В Российской армии такой сержант-шеф как минимум старший лейтенант… Джазист Андрей Громов прибыл недавно и пока пребывает в почетном звании легионера, то есть рядового. Он тоже из столицы. Андрей Прутков служил в Кремлевском оркестре. А вот капрал Андрей Коняхин — из Белгорода. Все прошли школу Российской армии, так что им есть с чем сравнивать свою новую службу.

В отличие от российских военных оркестров музыканты в легионе остаются солдатами. И не только тогда, когда фронт прорван и штаб окружен, а музыкантам приказано отложить трубы и взять винтовки… В первую очередь музыканты — это легионеры, а потом уж служители муз. Их, как и всех, посылают в командировки: Джибути, Афганистан, Косово… Раз в полгода — месяц полевых учений.

Говорим не о войне, а о Москве, о концертах военных оркестров на улицах осенью… Рассказываем, кто где когда служил. Тут все вдруг меняется: вспоминаем службу, смеемся и подкалываем друг друга… Солирует, как самый «бывалый», сержант-шеф Васильев. Вдруг Юрий спрашивает «в лоб»: для кого пишу? Я ему в ответ старую шутку: «На кого работаете, Гадюкин?» — «Нет, серьезно… А то знаете, как почитаешь про нас в российской прессе, так уши вянут…»

В легионе много поют. Музыканты рассказывают мне, что в первые месяцы службы — это часть подготовки: с песней легче изучать иностранный язык. А потом поют уже для себя. И не только профессионалы-музыканты: простые легионеры в хорошем настроении мурлычат себе под нос одну из полюбившихся песен…

А когда приходится тяжело, то поют все вместе. У каждого полка обязательно есть своя песня, и у многих подразделений в полку тоже. Музыкальный строй песен легионеров такой, что их всегда можно исполнять на марше или во время короткого отдыха после тяжелого дня.

В легионе служат разные сроки. Некоторые застревают и на двадцать пять лет. Это в основном французы. И «афрофранцузы». Среди «наших» таких ветеранов пока нет: слишком еще мало времени прошло с того момента, когда не стало СССР.

«Натурализовавшись», то есть получив вожделенный французский паспорт и став «гражданином Европы», «эсэнговские» легионеры начинают подумывать о том, чтобы как-то обустроиться на гражданской почве. Но не в России, а здесь, во Франции.

Кое-кто так и делает, но большинство россиян и «эсэнговцев», поломав голову над своими гражданскими перспективами, контракт продлевают. А потом опять продлевают. И еще раз. Как в «шансон рюс» Шарля Азнавура «эх рас, есчо рас»…

Почему продлевают контракты или переходят из Российской армии во французскую? Юрий ухмыляется: «Зачем вы спрашиваете? Вы же сами ответ знаете!» Ну, знаю — здесь в солдатской столовой на десерт подают на выбор: пирожные или мороженое.

Все мои собеседники, за исключением джазиста-первосрочника, уже успели стать французами. По паспорту. Да и только: носителем картезианской философии XVIII века можно стать только по рождению, да и то не в первом поколении. В этой комнате всем это понятно.

Домой никто не спешит. Там их никто, кроме мамы с папой, не ждет. Да и родина-мать отнеслась к этим русским парням, как мачеха: приватизация прошла стороной, пока они служили. А на элитные учебные заведения у них нет денег: все они из небогатых семей, «выживающих» на фоне новорусского «luxury». У многих родители уже пенсионного возраста, а значит, должны жить за счет детей.