Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»

…С того дня прошел год. Дневальный по магазину при Музее Иностранного легиона Владимир Козодий с Украины спрашивает меня: «Вы нашего художника Пономарева знаете?» Отвечаю, что работы его знаю, а вот его самого — пока нет. Козодий задумывается на секунду и продолжает:

 — Да, Женька наш — пример тому, как легион дает человеку второй шанс в жизни…

 — Это как?

 — Ну, дали ему возможность не только с парашютом сигать, но и рисовать: вот и вышел из него художник… Очень мне его работы нравятся. Особенно про Камрон: ну, ферма эта в Мексике, когда 60 легионеров в окружении двух тысяч мексиканцев отказались сдаться и все до единого полегли… Нас иногда наемниками называют, так наемники сразу сдаются, если угроза жизни серьезная. А мы — нет. Мы — легионеры! Лучше смерть, чем бесчестье!

Евгения я представлял человеком невысокого роста, сухощавым, с тонкими пальцами. Нервозным. Если и годен к службе вообще, то только к нестроевой. Немного угодлив, как все в армии, кого «притеплило» начальство. Всегда готов написать портреты членов семей «отцов-командиров» или художественно оформить квартиру, чтобы домой на «дембель» отпустили поскорее: сразу после приказа. Такими мне запомнились художники в нашей армии.

Из-за стола навстречу мне поднялся голубоглазый здоровяк под два метра и весом в сто кило с остриженными под «бокс» пшеничными волосами. Настоящая «десантура»! Не хватает только «тельника» и голубого берета ВДВ, словно гвоздем прибитого к затылку. Но на этом парубке — камуфляж французский. И белое кепи на столе…

«Десант» широко улыбнулся: «Здравствуйте! Солдатское радио уже передало, что приехал корреспондент из Москвы…»

Евгению — 30. Десять из них он служит в легионе. А до этого отслужил свои два года в десантном полку в Кубинке, вернулся к родителям в Минводы. Он умел стрелять, прыгать с парашютом и рисовать. Все три вещи не пригодились. Кто-то из товарищей пошел в ОМОН, другие — в охранники. Евгений пошел на стройку. Пахал много, получал мало. Тупик какой-то. И вдруг вспомнил, что пока у него был «дембельский аккорд» — рисовал десять стенгазет своему замполиту. Полк участвовал в совместных учениях с французами. Пацаны притащили в Кубинку брошюрку про Иностранный легион. Подумал, занял денег и купил тур на юг Франции. Туристические планы сына отцу не понравились: «Ты куда это собрался? У них что, своих французов не хватает? Сдался ты им…» С отцом Евгений дружит. Любит его. Советуется. Слушает. А тут, может быть, первый раз в жизни, не послушал: настоял на своем. Уехал. Сказал только, что если все будет хорошо, то есть возьмут в легионеры, позвонит месяцев через пять… Позвонил через несколько дней: ему не отказали, а просто попросили приехать через несколько месяцев — сейчас перебор «славян». Вернулся. Снова пошел на стройку. Заработал и раздал долги. Опять одолжил денег и уехал. И пропал.

Позвонил только через четыре месяца. Взяли! Служит на Корсике. Во Втором парашютном.

«У нас в РЕПе (REP, Regiment Etranger de Parashutistes — Парашютно-десантный полк Иностранного легиона. — В. Ж) было 70 процентов русскоговорящих. Русские, украинцы и все остальные «эсэнговцы». Болгары, чехи, поляки. Легче там французу было учить русский, чем нам — французский. Оттого и говорим плохо по-французски…» — вспоминает Евгений свой первый срок службы.

Потом был в командировках в Гвиане, Габоне, Новой Каледонии и Косове. Везде по четыре месяца. «В Косове патрулировали. Все НАТО ничего не делали, а мы там в бронежилетах ходили — народ пугали. Но сербы действительно к нам, русским, хорошо относятся, про остальных не знаю… Мне везде интересно. В Новой Каледонии здорово было: на выходные можно поплавать с аквалангом, туристов много из Австралии и Японии. Габон — полная задница! Там никакая не боевая операция была, так, просто «презанс»: присутствие французских войск. Чтобы видели, что «мы тут есть»».

К доске рабочего стола прикреплен эскиз Репина — любимый Женин художник. Он восторгается его техникой письма. В столе книжки по живописи. Среди них — ни одной французской. Только русская школа. Странно… Он поясняет: «Музыканты, художники — в России школа сильнее. А реалистическая — особенно Это все здесь признают. Я-то сам больше по реализму. Когда маленькая картинка и целый список разъяснений, что хотел сказать художник, это смешно! Может, конечно, в Сальвадоре Дали и есть что-то, но мне по душе больше реализм… Я, конечно, по рабоче-крестьянски рассуждаю, как мой батя-полиграфист. Он сурово шашкой рубит… Это он меня в школу рисования в детстве отвел, когда увидел, что я все время рисую. Критиковал меня. Судил строго. Да я и теперь ему работы посылаю: на критику».