Повседневная жизнь итальянской мафии

Палермская тюрьма Уччардоне, зажатая между широкой магистралью, ведущей к бетонной автостраде, и рядами плохоньких домишек, в которых ютятся те, у кого нет денег, чтобы платить за хорошую квартиру, фасадом обращена к порту Палермо. Ее корпуса тянутся с севера на юг. Выглядят они так же уныло, как и сто с лишним лет назад. Ничто здесь не изменилось со времени Бурбонов[5]. За высокими стенами расположены три грязных и обшарпанных тюремных блока. Посреди центрального двора возвышаются обломки, бывшие некогда статуей Мадонны. Они со всех сторон окружены смоковницами, за которыми никто никогда не ухаживал; эта порушенная временем статуя со смоковницами венчает и без того унылый и безрадостный пейзаж.

В ту пору, о которой идет речь, тысячу двадцать пять заключенных Уччардоне несложно было разделить на две категории: большинство — неграмотная масса, полулюди, quaraquaqua, теснившиеся по пять-шесть человек в камерах, рассчитанных на двоих; вторая же категория — маленькая кучка людей, и в тюрьме сохранявших все права: когда им этого хотелось, они располагались в одиночных камерах, их охрана, секретари-телохранители ежедневно стелили им постель и следили за тем, чтобы пища для них доставлялась из лучшего ресторана города.

Человека, который 12 декабря 1972 года оказался в пенитенциарном заведении Уччардоне, без колебаний можно было причислить ко второй категории заключенных. Все в нем выдавало человека, настолько уверенного в себе, что уверенность эта доходила порой до самодовольства. Резкие, властные черты лица, нос, неудачно прооперированный хирургом-косметологом в Мехико, придавали ему вид индейца-мексиканца, тем более что кожа его забронзовела от солнечных и морских ванн. Ему было около сорока. Он любил демонстрировать окружающим, что вполне преуспел в жизни. Об этом свидетельствовал прежде всего выбор одежды. И хотя его пестрые сорочки не всегда соответствовали представлениям о хорошем вкусе, зато на них была вышита монограмма; а если синие джинсы сидели на нем не особенно ладно, зато на них всегда были ярлыки самых известных портных. Туалетная вода, лосьон после бритья, мыло, зубная паста — всякие, даже незначительные вещи у этого человека были только отменного качества. Его сокамерники и теперь вспоминают, что он имел обыкновение по-королевски дарить им наполовину использованные флаконы, тут же восполнявшиеся новыми, которые ему поставляли то ли неизвестные почитатели, то ли заботливые родичи. Но вовсе не из-за его широких жестов уважали и боялись заключенные Томмазо Бускетту, только что приговоренного более чем к десяти годам заключения по причине его принадлежности к мафии.

— Мой гордый и сильный характер, — объяснял Бускетта, — стал причиной того, что вокруг меня возник миф о том, будто я — опасный торговец наркотиками и жестокий и грубый мафиозный босс. Этот миф не имеет никакого отношения к реальности. Удивительнее всего то, что в него верили не только пресса и полиция, но и все, кто меня окружал. В тюрьмах на меня смотрели с уважением и тем большим страхом, чем спокойнее я держался. Мою сдержанность принимали за проявление могущества, упрочившегося в результате преступлений, которых я не совершал. И было бессмысленно пытаться убедить моих собеседников в обратном: чем больше я настаивал на своей невиновности, тем громче они смеялись.

Однако, хотя на протяжении долгих лет Томмазо Бускетта продолжал громко провозглашать, что ни к чему не причастен и что никакой мафии вообще не существует, ибо она — выдумка журналистов и полицейских, обращался он при этом к непосвященным, к тем, кто не знал о том, что организация, которой он верой и правдой служил тридцать лет, на самом деле называется «Коза ностра» («Наше дело») и что в разговорах между собой настоящие мафиози именуют друг друга «людьми чести».

Из тех, кто отбывал срок в Уччардоне в конце 1978 года, Томмазо Бускетта относился именно к той небольшой части заключенных, которые с гордостью могли сказать о себе, что принадлежат к палермской мафии. Томмазо Бускетта родился на виа Оретто, в двух шагах от Центрального вокзала Палермо, и в возрасте двадцати двух лет был принят в мафиозную «семью» Порта Нуовы, территория которой располагается примерно в километре от этого места и принадлежит к западной части города, простираясь от античного норманнского дворца до подножия горы Монреале. Склонность Томмазо к дурным компаниям привела к его разрыву с родителями, честными потомственными стекольщиками, от которых он легко отрекся ради более веселого общества разудалых преступников Порта Нуовы. То, что вначале можно было счесть за браваду развязного городского подростка, привыкшего пользоваться полной свободой, довольно скоро оказалось окончательным и бесповоротным выбором жизненного пути.