Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

Бросил я грязный букет и поехал домой, на квартиру,
Мысленно ставя вопрос себе, где ж на земле справедливость?
Я ли виновен, что мне не по средствам резинные шины?!.
Замысел мести ужасной ковал я в поруганном сердце,
Втайне немедля решив поступить в социал-демократы.

Кроме разбрызгивания грязи, владельцы собственных экипажей славились «неосторожной ездой», создававшей угрозу здоровью и жизни обывателей. Портрет одного из них, купца, мчащегося на тройке в загородный ресторан, нарисовал с натуры И. И. Мясницкий:

«— И-и-их ты, — кричит он. — Пшел!.. Что-нибудь, сделай ты такое для меня удовольствие, — задави кого-нибудь!.. Старушенцию какую-нибудь, либо стрюцкаго… Запрягом его в затылок, но чтобы без смертоубийства и без особого членовредительства, а так, слегка, до обморока. Сшиби, и айда дальше!.. Жару наддай, ирод, гони во весь дух. Ура!.. Во поле березонька стояла!..»

В случаях наездов на пешеходов действия владельцев собственных экипажей не отличались разнообразием. Первым делом они старались откупиться от пострадавшего небольшой суммой. Например, в мае 1870 г. возле Московского трактира карета сбила старика-чиновника. Седоки дали ему 5 руб., и он поспешно скрылся в толпе. Кучера с каретой все же отправили для разбирательства в квартал, но, надо полагать, при отсутствии жертвы разговор с полицией обошелся кучеру гораздо дешевле. В 1881 г. журнал «Мирской толк» с возмущением писал о том, как пьяный кучер, катая некую г-жу Матерн, сбил насмерть офицера на Лубянской площади. Хозяйка рысаков прислала семье погибшего 100 руб. и тем сочла дело законченным.

Типичную сцену примирения за деньги описал Н. М. Ежов в рассказе «Бульвар»:

«Выйдя на улицу вместе с другими, художник и студент увидали отличную коляску и двух вороных рысаков, которых держали несколько человек из публики. На козлах сидел перепуганный и белый, как мел, толстый кучер. В коляске находилось двое: немолодой господин в светло-сером цилиндре, бритый и красный, как кирпич, и красивая дама в белой шляпе из кружев. Недалеко от коляски лежала старуха в коричневом салопе: городовой и какие-то две чуйки смачивали из ковша старухину голову. Кругом коляски в одну минуту образовалось густое и шумящее кольцо народа. Старуха лежала без памяти, с разбитым лбом: рысаки ее сбили с ног, но копытами не помяли.

— Не сломали ли у нее что-нибудь? — кричали из толпы. — Нет ли, господа, тут доктора?

— А вот мы посмотрим! — заявил громко Листвицкий и протолкался к старухе. — Я студент-медик. позвольте, посторонитесь.

Он нагнулся к задавленной, пощупал пульс, осмотрел грудь.

— Кости целы, — сказал он. — Голова тоже не проломлена!.. Если не будет сотрясения мозга.

Старуха вдруг подняла голову и чихнула. Ее приподняли и посадили.

— Ох, ох, родименькие. — застонала она. — Да куды ж меня нелегкая принесла? Свят, свят.

— Ушиблась ты, бабка, — объяснили ей. — Барин тебя дышлом саданул.

— Ее надо отвезти, сама не дойдет, — сказал городовому Листвицкий.

— А нам, братец, вели очистить дорогу, — сказал барин и кивнул городовому. — Господа, пустите моих лошадей.

Толпа не тронулась.

— Нет, господин, мы вас не отпустим, — заговорили кругом. — В участок не угодно ли проехаться.

— Пропустите, дорогу ему очистите! Какой франт!

— Ты прежде за старуху ответ дай! Городовой, чего же ты стоишь, веди его с коляской в полицию. Мы все свидетелями пойдем.

— Ваше высокородие, в участок пожалуйте, — обратился к барину городовой.

— Ты с ума спятил, дурень!? — вспыхнул барин. — А вы, господа, напрасно вмешиваетесь не в свое дело. Я могу удовлетворить потерпевшую. Послушайте, матушка, сколько вам нужно? Я сию минуту заплачу. Pardon, Надежда Борисовна!

Господин сошел с коляски и достал бумажник.

— Сколько же вам следует? — опять спросил он у старухи.

Та еще не совсем опомнилась и только жевала губами и таращила свои выцветшие глаза. Барин вынул пятьдесят рублей и, показав деньги, спросил:

— Этого довольно будет?

Старуха схватила ассигнации и чмокнула перчатку господина.

— Благодетель! — прокувякала она. — Дай тебе Бог… и с деточками.

Господин довольно улыбнулся, сел в коляску и крикнул городовому:

— В случае новой претензии пусть ко мне зайдет ваш пристав. Ты знаешь, кто я?

— Так точно, ваше высокородие. — отвечал городовой. — Господа, пропустите, осадите назад!

Толпа, побежденная ассигнациями, раздалась на обе стороны. Коляска покатилась».