Повседневная жизнь Пушкиногорья

Два дня ему казались новы
Уединенные луга,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон…

Полтора месяца (до 20-х чисел августа), которые поэту пришлось провести всё же в деревне, были скрашены двумя обстоятельствами. Во-первых, у хозяев Михайловского были интересные соседи. Неподалеку находилось имение Прасковьи Александровны Осиповой (Вульф), в котором она обитала со всем своим многочисленным семейством: мужем, сыновьями и — что более важно — дочерьми, старшая из которых, Анна, была ровесницей Пушкина^[10]. Знакомство с Осиповыми-Вульфами было, надо думать, одним из важнейших событий лета 1817 года. Хотя девочки преимущественно были еще совсем маленькими: Евпраксии всего восемь, а Александре, будущей героине стихотворения «Признание», двенадцать, но открытый дом, большая и дружная семья, радушный прием, оказанный соседу, молодые голоса, раздававшиеся повсюду, — все это было, несомненно, привлекательно. Пушкин наезжал к Осиповым за недели, проведенные в Михайловском, не раз. В альбоме Прасковьи Александровны, незадолго до отъезда, 17 августа, он оставил и свое первое признание в любви отеческим пенатам:

Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам.
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.

В какой степени это стихотворение было лишь данью вежливости, частью игры, в которую волей-неволей включался молодой поэт, воспевая деревенскую свободу и заявляя о своем желании вернуться под кроны родовых лип, — неизвестно. Наверное, все же он немного играл, но несомненно также и то, что связи с семейством Осиповых-Вульфов, завязавшиеся этим летом, будут сопровождать Пушкина практически всю его жизнь. Так что сердце он действительно оставлял в Тригорском и собирался искренне скучать без своих новых знакомых. А насколько это получилось, судить не будем.

Кроме прелестных соседок и их гостеприимного дома были поблизости и родственники, представлявшие для Пушкина живой исторический интерес. Как пишет исследователь, «ко времени пребывания Пушкина на Псковщине знаменитый род Ганнибалов распространился здесь настолько, что по всей Псковской губернии не было тогда, пожалуй, ни одного уезда, где бы не находилось имения кого-либо из Ганнибалов. Поскольку родственные связи были тогда крепче, наверняка Пушкин знал их всех и общался со многими из них»^[11]. Иосиф Абрамович Ганнибал, родной дед Пушкина по матери, владевший до своей смерти в 1806 году Михайловским, имел младшего брата, Петра Абрамовича, который к моменту первого приезда Пушкина в родовую вотчину был жив и здоров. Обитал он в соседнем сельце Петровском, в доме, доставшемся по наследству от отца, легендарного арапа Петра Великого, был черен лицом и крут нравом. Как вспоминала дочь Арины Родионовны Мария, П. А. Ганнибал был самый черный из всех детей «арапа Петра Великого» — «совсем черный арап»^[12]. К нему-то Пушкин и отправился знакомиться. «…Попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он и мне поднести; я не поморщился — и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5 или 6 до обеда»^[13] — так описал Пушкин свою первую встречу с двоюродным дедом через семь лет. Но, несмотря на протекшие с той встречи года, у нас нет особого повода не доверять этому воспоминанию.